Дремавший у костра Мстиша тут же поднял вихрастую голову, заулыбался широко. Но Даг, покручивая, длинный ус, посоветовал:
— Ты бы, Резун, лучше не Мстишу, а Кудряша взял с собой. Пусть парень со своей девкой и с ее родителем разберется.
Торир словно, и не слышал, не спеша, разматывал оплетавшие голени длинные ремни. Но краем глаза видел, как встрепенулся Кудряш, ждет ответа.
«Как же, так я тебя и взял», — с неожиданной злостью подумал Торир. И это раздражение было ему в радость. Так и не ответив, отвернулся. Заставил себя заснуть.
Переправа у Витичева, высокие срубные башни крепости настроили Торира на решительный лад. «Для того я и здесь, чтоб месть вершить», — думал он, глядя на вышки и частоколы, туда, где некогда погибла его мать.
Однако то ли солнышко Хорос светило слишком ласково в эти первые вересневые[130] дни, то ли и впрямь изменилось что-то в самом Торире, да только даже прежняя ненависть не опаляла душу. И когда вышки Витичева исчезли за дубравами, варяг совсем иным взглядом окинул все.
Здесь, у Киева, дышалось особенно вольготно. По сверкающему Днепру плыли ладьи с пестрыми парусами. Дорога то спускалась к реке, то поднималась на возвышенности. С каждого холма открывался новый неожиданный вид. Все утопало в рощах, покрывавших низины и склоны. Виднелись усадьбы с резными коньками, в тени деревьев светлели стены мазанок, крытых шапками соломы. Многочисленные ручьи шумели, стекая с возвышенностей в могучую реку. В их чистых заводях женщины полоскали белье, поднимались по склонам с полными корзинами на плечах. Они лукаво поглядывали на одетых в булат воинов; узнавая своих, не пугались, даже задевали игриво. Были они длиннокосые, в белых рубахах с яркой вышивкой у локтей и у горла.
Шумели колеса водяных мельниц, грузились подводы с мукой, которые тянули большерогие медлительные волы. Паслись на свободе козы и овцы, бродили нагулявшие за лето бока тучные коровы. Пастухи направляли их, хлопая бичами, а порой из рощ долетала легкая мелодия свирели.
Поля были огорожены плетнями, на их шестах часто красовались расписные горшки, сохли яркие рушники. Одни нивы были уже сжаты, на других шла работа. Было приятно смотреть, как ловко двигались с косами сильные мужчины, размашисто валили жнивье. А за ними в ряд шли женщины, вязали снопы и пели. Стояло самое горячее время, но все были веселы. Уход лета и начало осени — хорошая пора. Пора, когда никто не думает о голоде, когда пекут пышные пироги и играют свадьбы.
— До чего же славно тут! — воскликнул ехавший рядом с Ториром Мстиша. Он чувствовал себя после степных дозоров настоящим витязем, ехал подбоченясь, важно вскидывая увенчанную островерхим шлемом голову.
Когда они подъезжали к долине Крещатика, увидели кавалькаду возвращавшихся с лова охотников. Впереди на сером длинно-гривом жеребце скакал князь Аскольд. Был он в алом корзно с золотой застежкой на плече, голову покрывала опушенная мехом парчовая шапочка. В нем уже ничего не осталось от северного варвара, только рыжую бороду Аскольд по скандинавской моде по-прежнему заплетал в две косы, наподобие вил.
Торир и Мстиша придержали коней, давая княжьей охоте проехать, но Аскольд узнал их. Даже не Аскольд, а Олаф, ехавший подле князя. Торир удивился, увидев преданного пса Дира рядом со старшим из князей. Ощутил на себе колючий взгляд единственного глаза ярла. Видел, как тот склонился к князю, указывая на них. Тогда повернул надменную голову и Аскольд, натянул поводья.
— Ты уже вернулся из дозора, Торир-этериот? Что вынудило тебя покинуть службу, когда мой брат не знает покоя, охраняя неспокойные рубежи?
Торир лишь мельком взглянул на Олафа. Вслух же сказал иное.
— Недуг меня одолевает. Хазарская стрела пробила грудь навылет, и хотя я нашел в себе силы уцепиться за жизнь, но хворь не оставляет меня. Вот и пришлось поехать в Киев, сил поднабраться. — Краем глаза он уловил удивленный взгляд Мстиши, но юноша смолчал, хотя и знал, что варяг уже здоров. — К тому же в степи уже не так и опасно, после того как ты, мудрый Аскольд, откупился от хазар, — добавил он.
Торир видел, как сразу окаменело лицо князя, как недоуменно переглянулись его сопровождающие. Один из них, с золотыми браслетами боярина на запястьях, даже спросил:
— О каком откупе ведешь речь, витязь?
Но Аскольд не дал ответить. Тронул коня и, уже проезжая, бросил скороговоркой — Приходи ко мне в терем вечером, хоробр. Там и потолкуем. — Торир склонился, пряча улыбку. Пусть же бояре теперь узнают, как опустошил городскую казну князь ради спасения буйной головы брата. Но что Аскольд достаточно мудр, чтобы доказать свою правоту, Торир не сомневался. Ибо, каким бы ни был бывший варяг Навозник, ум у него государственный.
Ториру надо было связаться с перунниками. Поэтому, когда они миновали так называемое Поле Вне Града, где высились курганы могильников, и впереди, за частоколом капища, показалась резная фигура Даждьбога, варяг отпустил Мстишу.
— Езжай домой, Мстислав, порадуй близких. Я же пока задержусь. Хочу требу Даждьбогу вознести.
На лице Мстиши появилось легкое недоумение. С чего бы это воин стал приносить дары покровителю урожая? Даждьбог люб в основном пахотным людям, а витязи предпочитают иных богов. И уже поднимаясь на возвышенность, юноша все оглядывался, наблюдая, как его воевода покупает красного петуха, смиренно становится в шеренгу селян, несущих дары подателю плодородия.
Торир и сам понимал, как нелепо выглядит: с мечом, в булате — и с квохчущим петухом под мышкой. Терпеливо ожидая своей очереди сделать подношение, он выслушивал речи пахотных людей о том, что Даждьбог благодатный дал этим летом и пшеницы, и полбы, и овса, и проса с горохом. Торир только кивал головой в шишаке. Его дело поднести красного петуха. Это знак тогда служители Даждьбога, связанные с изгнанными волхвами Громовержца, устроят ему встречу с Волдутом.
Они поторопились. И уже вечером Торир, попарившись в бане и одевшись, чтобы идти на пир к князю, вышел на берег рыбацкого мыса, недалеко от Почайны, где стояли ряды судов, уткнувшись птицеобразными носами в бревенчатые пристани.
Волдут прибыл в облачении обычного рыбака — босой, в длинной залатанной рубахе и надвинутом до глаз колпаке. Был он уже в курсе дела, знал о предложении Рогдая.
— Нам он сейчас нужен, чтобы одолеть Аскольда. Дир без Аскольда особой силы не имеет. Олег же пока не может Киевом заняться, иные у него заботы. В гриднице все сам узнаешь.
Торир смотрел на главу волхвов Громовержца. Тот укладывал сети на носу лодки. Со стороны казалось, что нарядный гридень просто расспрашивает рыбака об улове. Ториру неожиданно вспомнилось, как он некогда уговаривал Волдута принять руку Олега. Ныне же волхв сам готов был служить Вещему, как готовы служить все, кто его узнал. Была у Олега какая-то сила, покоряющая всех, кто хоть однажды говорил с ним. Взять того же гордого Волдута или его самого, Торира.
— Но Олег не знает, что ждет от меня Рогдай, если займет стол.
Волдут помолчал, возясь с сетью. И делал это, надо сказать, несколько неумело. Потом он пояснил варягу, что следует поддержать Рогдая, пока не придет Дир. Вот тогда перунники оставят их один на один, чтобы те обескровили друг друга, пока со свежими силами не появится Олег. Да, у них все было продумано. Кроме того, что, осядь Рогдай в Киеве, — он уже не отпустит от себя желанного Ясноока.
Торира даже передернуло при воспоминании о предложении Рогдая.
— Что, небось, зябко в шелковом-то плаще, — заметил волхв. — Осень уже подступила, вечера холодные.
Он, наконец, смог сложить сеть, поднял корзину с рыбой. И, глядя на варяга глубокими карими глазами, сказал:
— Иди в терем князя. Княгиня Твердохлеба уже оповещена и выхлопочет тебе место охранника в детинце. А то, о чем ты спросил… Учти, Олег благодарен тебе за службу, за то, что сделал для него. И его слово таково: пусть Торир сам решит, как быть.
Такова была милость Олега. Он давал Ториру власть и право выбора. Значит, или очень доверяет и знает, что мститель не отступит, или… Сложно угадать мысли Вещего.
