Путь оказался на редкость утомителен, однако светило солнце, дул теплый ветер, и у всадников было приподнятое настроение. Они болтали, обменивались шутками, пересмеивались.
У Анны тоже было легко на душе, хотя ветка кустарника больно оцарапала ей щеку, а когда они вброд переходили через разлившийся ручей, она набрала полный сапог воды. Она уже стала понемногу свыкаться с этой бесконечной скачкой, но главное – рядом все время был Майсгрейв, они разговаривали, и рыцарь порой вынужден был из-за плохой дороги ехать так близко, что колени их соприкасались. Анну всякий раз даже в дрожь бросало, она замирала, боясь взглянуть на Филипа, но Майсгрейв, раздосадованный тем, что они теряют столько времени на блуждание по лесу, ничего не замечал. Лишь однажды, оглянувшись, он небрежно спросил:
– Чему ты все время улыбаешься?
Анна вспыхнула до корней волос, но все же ответила:
– Мне нравится быть с вами, сэр Филип.
Но к этому времени Кумир потерял подкову и захромал, а путь им преградила новая заводь, и рыцарь, казалось, пропустил ее слова мимо ушей. Зато их услышал следовавший за Анной Бен Симмел. Обгоняя их на подъеме, он лишь мельком покосился в ее сторону и чему-то усмехнулся в бороду. У Анны упало сердце. Она не могла объяснить себе поведения этого ратника, но чувствовала, что старый солдат иначе, чем все остальные, относится к ней. Этот испытующий взгляд, эта трогательная забота о ней… Всякие мелочи всплыли в памяти: вот он придержал ей стремя, когда она садилась в седло, а вчера вечером приказал монаху-прислужнику согреть мастеру Алану воду для мытья. Да и главное – разве не он отвел ее в безопасное место во время кровавой схватки у придорожного креста? В чем же дело? Анна была уверена, что ничем себя не выдала, – об этом свидетельствовала та бесцеремонность, с какой вели себя с ней прочие ратники. Они и нужду справляли при ней, не давая себе труда отойти в сторону, а следовательно, не сомневались в том, что она – парень. Но этот Бен… И Анна решила при первом же удобном случае поговорить с ним.
Между тем всадники продолжали двигаться по дикой пустынной местности. Изобилие дичи свидетельствовало о безлюдности этих мест: то совсем рядом из камыша с шумом взлетали стаи диких уток, то у самых копыт коней мелькал юркий горностай, то из чащи показывался ветвисторогий красавец олень. Несколько раз им попадались заброшенные лачуги или одни обгорелые печные трубы. Как-то раз, заслышав скрип уключин, они поспешили к берегу, но лодочник, едва завидев вооруженных всадников на берегу, тотчас скрылся в камышах противоположного берега, хотя ему и сулили награду, если он переправит отряд через реку.
Причина такого поведения скоро выяснилась.
Когда отряд, миновав очередную чащобу, приблизился к небольшой заводи, образованной разливом реки, ратники увидели нескольких рыбаков в одежде из грубого холста и потертой кожи, которые, разувшись и зайдя в воду, тащили сеть. Заметив всадников, рыбаки побросали снасти и, выскочив на берег, расхватали лежавшие под рукой дубинки. Они не сразу поверили, что им не причинят зла, и лишь когда Филип дал слово рыцаря, несколько успокоились.
Из разговора стало ясно, что в этих краях между сторонниками Алой и Белой Роз по-прежнему идет усобица, от которой простому люду совсем житья не стало. Так что крестьяне, побросав дворы, ушли в этот лес. Здесь можно было перебиться до тех пор, пока не явятся люди кого-либо из враждующих лордов, а тогда начинается настоящий разбой: каждый из господ стремится взять с них дань в свою пользу, их воины пристают к женщинам, мужчин в лучшем случае избивают, а в худшем могут и вздернуть на пороге собственного дома. Неудивительно, что крестьяне все дальше уходят в леса и живут в постоянном страхе.
Толкуя об этом, рыбаки, однако, держались настороженно и не сразу согласились указать дорогу на Линкольн. Когда же Майсгрейв бросил им несколько монет, двое вызвались проводить их, и воины гуськом потянулись за ними.
Узкая тропинка скоро углубилась в гущу леса, пересекла несколько залитых водой низин с топкими берегами. Передвигаться здесь было довольно опасно, но проводники по каким-то им одним ведомым приметам находили дорогу. Кони испуганно ржали, погружаясь по грудь в воду, оступаясь на скользком мшистом дне.
Лес неожиданно кончился, и перед путниками открылся обширный зеленеющий луг, по которому, гремя боталами, бродили отощавшие после зимы коровы. На горизонте смутно вырисовывался шпиль колокольни.
Далее путники ехали без проводников. Через пару миль дорога стала и вовсе непроходимой – вся в рытвинах и ямах, заваленная камнями и бревнами. Владельцы земель, по которым пролегал путь на Линкольн, усердно портили его, поскольку все, что падало на ухабах с возов, по закону, становилось собственностью хозяина участка дороги, а если у повозки отваливалось колесо или она касалась осью земли, то и она сама, и все ее содержимое доставались землевладельцу.
Как бы там ни было, после трех пополудни отряд, проделав немалый путь и еще раз переправившись через реку, вступил в Линкольн.
Линкольн был четвертым по значению городом королевства. Шпили его церквей и прекрасного, словно сотканного из каменного кружева, главного собора легко взмывали ввысь, как бы споря с тяжелой романской архитектурой замка королей – их древней резиденции. Улицы были узки, дома большей частью деревянные, с нависающими над проезжей частью верхними этажами, так что кровли домов едва не соприкасались. Кроме деревянных, имелись и каменные строения, принадлежавшие знатным особам и состоятельным горожанам. Эти дома нередко венчали башенки и островерхие черепичные крыши, фасады рассекали узкие стрельчатые окна, водосточные трубы оканчивались головами чудовищ. Улицы здесь были вымощены мелким круглым булыжником, по которому подковы коней звонко цокали, высекая искры.
И в то же время Линкольн был большой деревней. Из-под ног лошадей с кудахтаньем разлетались куры, на подворьях мычала скотина, похрюкивали свиньи, бродившие повсюду в поисках отбросов. В просветах между домами виднелись капустные грядки и паслись овцы.
Но Анне город нравился. Она с любопытством разглядывала крытые галереи, под которыми они проезжали, глазела на шумную толпу. В воздухе смешивались запахи сена, навоза, горелого торфа, а порой и аромат сдобного печенья. Мимо пробегал мальчик-лоточник, и, не сходя с коня, Анна купила у него круглые вафли – они были еще теплые.
На повороте узкой улочки она нагнала Майсгрейва и, тронув стременем его стремя, спросила:
– Как долго мы пробудем здесь, сэр?
– Думаю, до вечера.
– До вечера? Силы небесные, неужели вы намерены ехать всю ночь?
– Не знаю, сколько времени займет у нас отдых и перековка лошадей. Следует также купить провизии в дорогу, ибо мы потеряли сегодня немало времени, и, думаю, завтра будем двигаться без остановок.
Майсгрейв не мог ведать, что лишь благодаря тому крюку, который они невольно совершили, отряд оторвался от следовавших за ним по пятам людей герцога Глостера. Под предводительством Джона Дайтона они рыскали по всей линкольнской дороге, обшаривая постоялые дворы, расспрашивая обитателей всех придорожных монастырей и замков.
Дома наконец расступились, и путники выехали на главную площадь города. Здесь толпились лоточники, громко расхваливавшие свой товар, призывно вопили точильщики, сновали монахи в темных одеяниях, околачивались в поисках заказов бродячие писцы с чернильницами за поясом. Напротив городской ратуши собралась довольно большая толпа горожан, глазевших на представление, которое давали бродячие артисты.
Майсгрейв хотел было уже свернуть в узкий проулок, где заметил вывеску постоялого двора, но что-то привлекло его внимание к бродячим фиглярам. За высокими женскими чепцами и войлочными шляпами зрителей виднелся бок пестро размалеванного фургона. Доносились звуки виолы и бубна, гул и аплодисменты. Филип, раздвигая толпу конем, приблизился к месту, где выступали бродяги. Трое фигляров жонглировали кольцами, на виоле играла прелестная черноволосая девушка, а между ними забавно кувыркался маленький медвежонок. Глядя на его штучки, зрители хохотали.
Гарри Гонд, подъехав, весело воскликнул:
– О, сэр! Клянусь брюхом Господним, это те же самые фигляры, за которых вы так великодушно
