одобрительно загудели, а Малфрида, словно не желая останавливаться, уже доставала очередную стрелу из тула[65] за спиной. Стреляла не целясь, безошибочно вогнав второе оперенное жало точно рядом с первым. А там и третье, четвертое, пятое. Только серые соколиные перья чуть дрожали, когда стрела вонзалась в цель.
Тут даже Уклеп заулыбался.
– Ну, будет, будет. Вижу, что не зря ты с древлянским выговором. Отменно стреляешь, как эти лесные охотники.
Она и сама была довольна. Выходит, и без чародейства она кое на что способна. А вот на что? И опять это непонимание: откуда умение, кто обучал? Нет, все скрыто в какой-то дымке, не вспомнить.
Вечером, уже удалившись в отведенную ей горенку, Малфрида размышляла о своей странной забывчивости. Отца и мать не могла припомнить. Странно. А были ли у нее братья, сестры?
Забыла. Скорее всего, ее еще малюткой забрали от родных волхвы, обучили чародейству. Вот волхвов она помнила неплохо. Помнила лесные чащи древлянские, капища, неугасимый ведовской костер на заветной поляне в Диком Лесу.[66]
В крепости уже все затихло в ночи. За окошком, затянутым бычьим пузырем, шуршал дождь. Дозорные еще не вернулись. Может, остались в степи? Малфрида не знала местных обычаев, но поняла, что совсем не прочь пожить тут какое-то время. И люди близко, и духи. Вон лохматый домовой по полу шастает. Думает, она его не видит, но подошел послушно, когда ведьма поманила, повел заостренными, как у кошки, ушами, глазами радужными зыркнул. А там и кутиха[67] показалась – худенькая прозрачная старушонка, с завязанным под острым подбородком платочком. Оба сели на полу, с благоговением глядя снизу вверх на ведьму.
– Люд тут хороший, – поведали они ей, – молочко не забывают нам у порога поставить, пыль выметают, чтобы мы не чихали да не гневались. Но никогда нас не замечают. Да и как заметить, – они же простые. А ведун местный редко сюда наведывается. Да и ведун он из простых, больше лекарствует, когда покличут, а так на капище обитает, требы богам возносит да совершает обряды, когда хоронят кого. Хоронят тут часто. Пристепье-то часто войной грозит. Вот и нынешние, что в дозор ушли, уже нескольких потеряли.
– Откуда знаете?
– Да тут Ласкавец из степи прилетал, шуршал камышом на крыше с Горишным,[68] а мы и подслушали. Поведал Ласкавец, что у побитого молнией дуба в степи наши схлестнулись с печенегами. Многих из степняков уложили, но и своих навек оставили в травах. Те же, кто уцелел, сюда возвращаются.
Малфрида размышляла, решая, сообщить ли в крепости об этом или, чтобы не вызывать лишних вопросов, промолчать? Любопытно было – спасся ли Претич? Скорее всего, так, она ведь его ладонь видела.
Тут домовой отвлек ее от мыслей, заявив:
– А ведь мы про тебя знаем.
– Как это?
– Да вот идет молва об умелой чародейке, которую полюбил князь. И еще как-то Сивер[69] налетевший сказывал, что далеко на полночи тебя ищет некто.
Малфрида почувствовала, как забилось сердце. Ведь еще не забыла, как раньше, стоило ей затеять ворожбу, кто-то появлялся, начинал кликать, тянуть ее к себе. Однако то прошло, едва она с князем сошлась да ведовскую силу потеряла. Ну и потом, когда на полдень прибыла, ее уже не донимали преследованием. Выходит, тот, кто хочет утянуть ее за кромку, сам с полуночи. Что ж, не так и могуч нежить, чтобы сюда дотянуться. И про себя уяснила: на севере ей лучше не ворожить. Да она туда и не собиралась. И все же было любопытно. Спросила у домашних духов: знают ли, кто ее ищет?
Те сразу попятились. Домовой закрыл глаза, прижал лапами острые уши, словно видеть и слышать ничего не желал. Кутиха же заметалась, хотела в щель юркнуть, но Малфрида ее к полу заклятьем припечатала.
– Не скажете, я дом подпалю.
Для домашних духов ничего страшнее этого нет и быть не может. Но все равно отмалчивались. Даже когда с руки ведьмы посыпались искры, и она стала ронять их на половицы, молчали, только стонали тихонечко.
– Да как же ты не поймешь? – наконец не выдержал домовой. – Того, кто тебя ищет, нельзя называть. Он сразу углядеть нас сможет. А тогда… Ни тебе, ни нам добра не жди.
Подумав, ведьма загасила дымящиеся половицы. Через миг-другой уже и не дымилось ничего, только запах легкий еще в воздухе держался. Чтобы он выветрился, Малфрида распахнула оконце. На дворе тишь и муть, дождик шуршит по камышовой кровле, лягушки квакают за частоколом. А частокол вот он, прямо перед оконцем. Больше ничего и не разглядишь, только слышно, как поскрипывают доски настила заборолов[70] вокруг частокола крепости, когда дозорный проходит.
Под утро, когда сон наиболее сладок, Малфриду разбудил какой-то шум. Вышла, заплетая на ходу разметавшуюся косу, огляделась вокруг. В сероватом предутреннем сумраке во дворе суетились люди. Стражи-воротники выталкивали из пазов огромный брус, растворяли створки. Как и ожидала Малфрида, это вернулся с дозора отряд. И было воинов вдвое меньше.
Впереди ехал Хагни. Без шлема, длинные рыжие волосы всклокочены. На самого поглядеть страшно, весь в крови, в своей и чужой. Но с коня соскочил легко и сразу кинулся ко второму всаднику, скособочившемуся в седле. Малфрида не сразу и узнала в нем лихого паренька Претича. Тот сидел, навалившись на переднюю луку седла, однако отвел протянутые руки наставника и соскочил сам. Но тут же застонал. И стало видно, что из-под его правой руки, в боку, торчит оперенная стрела.
Вести в крепости разносятся быстро. Но Малфрида уже знала, что приключилось. Стояла, позевывая. Спать ли снова пойти?
За утренней трапезой все обсуждали случившееся. Оказалось, что дозорный отряд неожиданно выехал у разбитого молнией дуба к стану кочевников. Те расположились основательно: возы по кругу поставили, еду готовили на котлах. А тут русы наскочили не хуже тех же степняков: рубились, пускали зажженные стрелы в кибитки. Часть лошадей смогли угнать в степь, пока печенеги окончательно опомнились, стали отстреливаться, а там и на сшибку пошли. Хагни многих тогда положил, рубился, как демон, но против натиска печенежских стрел было не устоять, вот и пришлось уносить ноги. А печенеги следом. Визжали, орали. Еле ушли от них. Правда, еще нескольких из отряда потеряли, когда уносились в степь, а печенеги посылали вслед одну стрелу за другой.
Уклеп был недоволен.
– Теперь копченые не отстанут. Да и так ясно, что не только за тарпанами охотиться пришли в наши края.
Хагни поднялся.
– Будем же готовы их встретить. Ибо только трус желает избежать битвы, а храбрый воин рвется в бой, как в объятия возлюбленной.
И воздел руки к матице, словно призывая в свидетели невидимое божество.
В крепости царило оживление. Притащили большие котлы и черпаки с длинными ручками, натаскали побольше дров для костров. Проверяли оружие, разносили по настилам заборолов вязанки дротиков, копий, расставляли по всему периметру рогатины, проверяли луки.
Уклеп был мрачен.
– Думаю, через день-другой печенеги будут здесь. Пойдут по следу отряда, пока не выйдут к Малодубовцу.
– Да мы ведь петляли, отходя, – молвил слово один из воинов. – Следы запутывали.
Уклеп лишь отмахнулся. Печенеги отличные следопыты. Найдут рано или поздно.
Часть воинов выехала встретить непрошеных гостей. Помоги Перун – может, и удастся отвести в сторону копченых. Но в самом Малодубовце шли приготовления. Точили мечи и секиры, проверяли кистени. Стрел хватало, луки всегда под рукой. Частокол вокруг крепости высокий, в два с лишним человеческих роста, ров с отведенной из реки водой глубокий.
Ближе к вечеру Малфрида вошла в дружинную избу. Там, в углу, склонился над раненым Претичем один из воев, знавший кое-что во врачевании. Сейчас он разворошил рану юноши на боку, залез в нее щипцами
