черных всепроникающих глаз, она могла полностью отдаться своей скорби.
Тело герцога Уорвика лежало на каменном столе у окна, сквозь которое просачивалось так мало света, что монаху пришлось зажечь еще несколько свечей. Анна стояла не шевелясь и неотрывно глядя на того, кого еще недавно называли Делателем Королей и чье имя вот уже более десяти лет заставляло содрогаться души ланкастерцев и йоркистов.
Отца уже обмыли, но еще не одели. Его руки покойно лежали вдоль тела, ноги и бедра были прикрыты сукном. Анна видела широкую грудь отца, его упругий плоский живот, жилистые недвижные кисти. Лицо Уорвика было спокойно и прекрасно. Исчезло выражение усталости, разочарования, недовольства. Покой и мир привнесла смерть в его черты. Таким Анна не помнила его при жизни. Отец всегда был слишком подвижным, лицо его постоянно менялось, жило, передавая тысячи и тысячи оттенков душевной жизни.
От тела исходил резкий запах, но это был не трупный дух. Кожа казалась золотисто-бледной при блеске свечей, а страшные багровые рубцы и раны, наскоро зашитые, пересекались со старыми побелевшими рубцами. Некоторые из них Анна помнила с детства, как, например, этот рубец у уха или эту шишку на плече. Когда она была ребенком и отец носил ее на руках, она любила теребить ее, нащупав сквозь одежду и ни на миг не задумываясь, что могла причинить боль.
Раны были везде, но страшнее других были чудовищный синий рубец, выходивший из-под покрывала и достигавший грудной клетки герцога, а также рана на горле – черная зияющая дыра. Анна помнила, как Ричард сказал, что ее отца зарубил Филип. И сейчас, гля-дя на эти страшные рубленые раны, она тихо застонала.
– За что, Фил? Зачем ты сделал это? Зачем?
Она осела на колени и, уткнувшись лицом в холодное, твердое, резко пахнущее тело отца, завыла сквозь сцепленные зубы, сдерживаясь из последних сил. Но боль рвала, разрывала, и через миг она уже не могла ее удерживать и закричала, забилась в истерических рыданиях так, что брат-травник, возившийся с какими-то склянками в углу, торопливо бросился прочь.
Волны боли и отчаянья заглушили в ней все. Отец!.. Сколько она себя помнила, всегда он был рядом. Он был красивым, сильным, бесконечно добрым. Он носил ее на руках, подбрасывая так, что она визжала от страха и восторга, он купал ее в чане, и они брызгались мыльной водой… Она была еще совсем крошкой, когда он посадил ее на своего огромного коня и гонял его по кругу, а она цеплялась за гриву и больше всего боялась расплакаться и огорчить отца. Он был самым любящим и заботливым отцом в Англии, он – гроза королевства, беспощадный и холодный Делатель Королей.
Все самое светлое, что она вынесла из своего детства, было связано с ним. Он баловал ее, он оберегал ее, он любил ее. Порой в его жизни случались важные события, появлялись другие люди, женщины, увлечения. Но маленькая девочка из Уорвикшира всегда знала, что она занимает трон в сердце отца, что она обожаема, что она может делать все, что ей заблагорассудится, ибо отец будет всегда на ее стороне.
Потом она повзрослела и ее увезли в монастырь. Когда ее, ревущую в голос, оторвали от отца, она впервые в жизни увидела, как слезы блестят у него на глазах. Это так поразило ее, что она даже перестала отбиваться от монашек и позволила усадить себя в повозку. Она была поражена, ибо поняла, что и отец не хочет этой разлуки, а значит, в мире есть нечто, что сильнее его любви к дочери, сильнее их тяги друг к другу. Это было его честолюбие. Она должна была стать королевой Англии, и ради этого Уорвик согласен был бросить на чашу весов и счастье дочери, и свою жизнь.
Позже, когда он изредка навещал ее в Киркхеймском аббатстве, она поняла, чего он ждет от нее. Теперь, словно по волшебству, он перестал видеть в ней ребенка, он любил ее по-прежнему, но теперь без устали говорил о ее будущем, умело и целеустремленно направляя ее в то русло, по которому ей предстояло плыть.
Анна помнила их последние дни вместе, когда она, сбежав от мужа, явилась в Лондон. Они ссорились, она была непокорна, у них были тайны друг от друга, копилось отчуждение. Она злилась на него и не была хорошей дочерью. Но тем не менее после их последней встречи – ах, могла ли она тогда думать, что это последняя! – они расстались друзьями и отец дал ей свое благословение.
От этих мыслей душу захлестывала горечь, слезы крупными горошинами катились из глаз. Словно каленым железом ее жгла мысль, что отец пал от руки Филипа. Монах-лекарь, приведший ее сюда, тоже твердил об этом, призывая весь ад на голову барона Майсгрейва. Но этого не могло быть, ибо Фил обещал ей помочь отцу. Он не мог сделать этого, и в то же время сделал.
– О, отец! – Анна заламывала руки. – Если твоя душа еще здесь, дай мне знак, что все это ложь! Не мучай меня, иначе всю оставшуюся жизнь я буду клясть себя за то, что вместо спасителя послала к тебе убийцу. Отец, пощади! Во мне его дитя, но я убью этого ребенка, семя человека, который погубил тебя!
Она билась грудью о камень стола, целовала мертвые руки отца, ничего не замечая вокруг, пока не застыла, глядя перед собой, не замечая течения времени.
Дверь скрипнула, раздались легкие шаги, и кто-то тронул ее за плечо.
– Синьора! Мадонна Анна! Ради Пресвятой Девы, помогите мне.
Анна медленно повернула голову. Лекарь ее отца, маленький, с всклокоченными черными волосами.
Он осекся, увидев ее распухшее лицо, мертвые глаза.
– Santa Dio! Донна, вы слышите меня? Вы меня узнаете?
Взгляд Анны стал осмысленнее.
– Синьор Маттео Клеричи?
Голос звучал хрипло, бесцветно.
– Si, si, мадонна! Вы вспомнили меня, la vi ringrazio[69]. О, мадонна, ваше высочество, помогите мне!
Он весь дрожал и путал английскую речь с итальянской.
– Меня убьют, синьора, непременно убьют. Purtroppo![70] Они казнят всех, а я неотлучно был при вашем батюшке. Они и меня поволокут на плаху. Замолвите за меня хоть словечко! Я просто лекарь, medico, мне дела нет, какая роза цветет в Англии. La prego di aiutarmi, donna Anna![71]
Анна почти не слушала его, глядя на прекрасное, умиротворенное лицо отца.
– Что это за запах? – спросила она внезапно.
Лекарь застыл.
– Cosa? Odore?[72]
Он все еще дрожал, но уже был близок к тому, чтобы взять себя в руки.
– Это… Это бальзамирующий состав. Король Эдуарде… Простите, мадонна… но его величество хочет, чтобы тело синьора Рикардо выставили в Лондоне, в соборе Сан-Паоло. Он желает, чтобы все убедились в его победе и увидели Делателя Королей. Мне было поручено подготовить тело герцога и забальзамировать его, ибо здешние монахи в этом не сведущи. Вы не знаете, как я был привязан к нему… Он был великий, величайший… Мадонна, вы заступитесь за меня?
Анна облизала запекшиеся губы.
– Боюсь, мой голос мало значит сейчас. Но успокойтесь. Если Эдуард дал вам это поручение и вы до сих пор не болтаетесь на суку – вас не казнят.
Маттео Клеричи поднял брови и повел головой, словно ворот камзола стал ему тесен. Слова принцессы вселяли надежду, но не убедили его до конца.
– Синьор Маттео…
Голос принцессы прерывался.
– Он… Он умер от этой ужасной раны на животе?
Маттео удивленно взглянул на нее.
– Nо, синьора. Это не рана. Это шов, оставшийся после вскрытия. Видите ли, мне было необходимо…
И он тотчас увлекшись, принялся объяснять ей, что следует проделать с телом, чтобы оно сохраняло свой вид и не подверглось разложению в течение нескольких дней. Неожиданно он запнулся, вглядевшись в посеревшее от горя лицо принцессы.
