Какое-то время они молчали. Потом Анна спросила:
– Вы можете определить, какая из ран оказалась смертельной?
Лекарь взглянул на покрытое рубцами тело герцога.
– Я не совсем уверен…
И все же он наклонился над телом, вновь стал осматривать раны, вспоминая, в каком состоянии принесли в аббатство герцога.
Наконец он выпрямился.
– Вот, синьора.
Он указал на черное отверстие между ключицами на горле Уорвика.
– Это точно. Стрела тяжелого арбалета прошла навылет, я помню. Остальные раны, хоть и существенные, не могли причинить смерть. Я… Что с вами, мадонна?
Глаза Анны расширились.
– Мне сказали, что отца зарубил сэр Майсгрейв!
– Si. То есть, я тоже это слышал. Все это говорят. Но… Странно. Право же, странно… Выходит, Уорвик погиб вовсе не от меча.
Анна вдруг вскрикнула и, упав на колени, стала страстно молиться.
Лекарь не знал, что и подумать. Принцесса читала благодарственную молитву. Потом плечи ее поникли, и она разрыдалась так горько, что итальянец сам прослезился. Он хотел было потихоньку удалиться, но Анна задержала его.
– Синьор Маттео, – она все еще всхлипывала. – Не могли бы вы проводить меня туда, где погребают воинов Йорка. Я бы хотела взглянуть на барона Майсгрейва.
Маттео всплеснул руками.
– Это невозможно, моя принцесса! Тело барона так и не удалось найти.
Анна отшатнулась, почти с ужасом глядя на него.
Лекарь замялся.
– Люди Майсгрейва долго искали его… и люди короля тоже, ибо его величество приказал непременно найти его и похоронить с великими почестями. Но… Видите ли, тела многих воинов так изувечены и исковерканы, что нет никакой возможности их опознать. Многих поглотило болото. Так или иначе, но барона Майсгрейва не обнаружили…
Она больше не плакала.
Немного погодя ее разыскала Дебора и проводила в отведенную принцессе келью, где переодела в темные траурные одежды, усадила за стол и заставила немного поесть. Анна была молчалива и послушна, но еда вызвала у нее приступ тошноты. Когда же Дебора не на шутку испугалась, равнодушно сказала, что в этом нет ничего удивительного, потому что она в положении.
После грозы стремительно стемнело. Пришли монахи, чтобы пригласить принцессу в часовню, где должен был состояться молебен у тела ее отца. Уорвик теперь лежал на покрытом богатым сукном столе, с четырех углов которого горели толстые свечи в тяжелых медных подсвечниках. Вдоль стен стояли монахи. Служил епископ Илийский Джон Мортон и настоятель аббатства Святого Адольфа. У гроба коленопреклоненно стояли все три брата Йорка – Эдуард, Джордж и Ричард.
Они молились, но, едва вошла принцесса, разом повернули головы. Эдуард смотрел на свою столь сильно изменившуюся отвергнутую невесту с нескрываемым изумлением, Джордж – с откровенной враждебностью, в глазах Ричарда скользнула усмешка. Анна опустилась на колени, сложила ладони:
– Во имя Отца и Сына, и Святого Духа.
Уорвик, освещенный свечами, в зеленом, сверкающем золотом камзоле, со сложенными на груди руками, казался спокойным и величественным. Анна почувствовала, как в горле снова вспухает ком, но заставила себя сдержаться.
«Они не увидят моих слез! Отец, они не увидят меня слабой!»
Она сжала зубы. Уорвик и в смерти был окружен врагами. Вот они: братья Йорки, которых он возвеличил и которые убили его, и с ними предатель-священник. Завтра они, как победный трофей, повезут его истерзанное тело в столицу, и толпы зевак станут стекаться отовсюду, чтобы поглазеть на того, кто так долго был грозой и благословением Англии. А вместе с ним отвезут и ее, и бросят в Тауэр, к бедняге Генриху Ланкастеру. Что ж, их черед торжествовать…
Горящими сухими глазами она глядела на епископа Илийского. Поначалу тот не поднимал лица, затем, покосившись на нее, запнулся и наконец вовсе умолк. Чтение литании продолжил аббат.
Братья Йорки поднялись с колен. Эдуард шагнул к принцессе и произнес несколько слов утешения. Анна глядела холодно, и король не стал продолжать. Когда они вышли, Анне стало легче. Она, наконец, снова осталась одна.
Погребальный звон, без умолку гудевший над городком, наконец умолк. В маленькой часовне воцарилась тишина, лишь потрескивали свечи да мягко оплывал воск.
Анна не спала уже вторую ночь, но не ощущала усталости. Наоборот, все ее чувства были напряжены до предела, и она вслушивалась в сумрак за окном. Вот проскрипели колеса телеги, откуда-то издали донеслись отрывистые голоса, залилась лаем собака. Проскакал верховой под окнами монастыря, и стражник громко спросил у приезжего пароль.
Эдуард был бы плохим полководцем, если бы не выставил патрули, даже когда абсолютно уверен, что опасаться нечего. Но вместе с тем саму ее не сторожили. Что ж, теперь ей, слабой и беззащитной, некуда идти. Ее отец погиб, армия Алой Розы разбита, муж ее далеко за морем. И тем не менее Анна знала, что так или иначе уйдет от них, не позволив распоряжаться ее судьбой.
Время шло. Стало совсем тихо. Свечи сгорели больше, чем наполовину. Анна встала и приблизилась к телу отца.
– Прости меня. Я не сумела тебя спасти. Твоя гибель тяжелым камнем лежит у меня на душе, и я не уверена, что когда-либо смогу искупить этот грех. А теперь – прощай. Мне… Мне…
Ее вновь стали душить рыдания, но она переборола себя. Если сейчас дать волю слезам, то у нее ни на что не хватит сил, а теперь она знала, что ей делать.
Склонившись, она несколько долгих секунд стояла, прижавшись губами к челу Делателя Королей. Потом резко выпрямилась, откинув голову, и вышла.
20
Охранник дремал, опершись на короткое тяжелое копье. Порой он засыпал глубоко и тогда начинал сползать по древку, клонясь вперед. Вздрагивая, он открывал помутившиеся глаза, изумленно озирался и снова впадал в полузабытье. Нестерпимо хотелось опереться о стену, но он понимал, что тогда непременно уснет беспробудным сном.
Вокруг было тихо, лишь из лесу долетал одинокий волчий вой да хохотал на опушке филин. В этой тишине казалось невероятным, что городок до отказа набит всяческим пришлым людом. Тотчас после битвы сюда стеклось великое множество бродячих торговцев, скупщиков оружия, лекарей-шарлатанов, гулящих девок, кузнецов, оружейников, странствующих монахов – продавцов индульгенций.
Но сейчас все это скопище безмолвствовало, впав в забытье, утомленное днем, какого не помнили даже ветераны войны Роз, жестокостью казней, длившихся до сумерек, пиршествами, вином, шумом, торгом, пьяными драками. Только в аббатстве да в превращенной в лазарет старой церкви тускло мерцали огни. Тучи разошлись, и тонкий белый серпик луны освещал верхи шатров и палаток, крытые повозки, скаты кровель, сумрачную рощу и трупы повешенных на сучьях дубов.
Стражник вновь задремал. Поблизости раздался шорох. Он выпрямился:
– Кто идет? Говори или отведаешь меча!
Тихо. Где-то в стороне подала голос кошка. Он поднял камень и запустил в темноту.
– Бесовское отродье!
Он снова обхватил копье, прикрыл глаза. Перед глазами стояла та гибкая девчонка, с которой он потешился сегодня. Чертова плутовка! Она утомила его, да и денежки прости-прощай. А потом откуда ни возьмись заявился его капитан, свирепо уставился на девчонку, потом посмотрел на него и велел отправляться в дозор, к городским воротам. Кривой пес! Дрыхнет, наверное, хотя и обещал прислать кого- нибудь на смену.
Снова раздался шорох, а следом – странный звук, словно гравий заскрипел под ногой. Дозорный напряг
