Эдуард, как бы ни зависел он от Джорджа, не откажет себе в удовольствии дать такую зуботычину самому влиятельному сеньору в королевстве. А уж затем… – тонкая улыбка зазмеилась на его губах, – а затем заново воскресшая дочь Уорвика, легендарная Анна Невиль, самая богатая дама в королевстве, станет герцогиней Глостер!
И это так же неотвратимо и истинно, как то, что я христианин и верую в Спасителя! Но прежде всего – Филип Майсгрейв. Он должен исчезнуть, дабы Анна Невиль оказалась свободна, и это, мой славный сэр Джон, целиком зависит от одного тебя.
И Джон поклялся принцу всеми святыми, что на этот раз сделает все, чтобы господин остался им доволен. Немного погодя Ричард вдруг вкрадчиво осведомился:
– Почему же ты, сэр Джон, не спросишь меня, почему я столько лет не оставляю мыслей об этой девице, которую мы с тобой упустили в аббатстве Киркхейм?
Дайтон растерялся и понес чушь вроде того, что не его это дело, а помыслы сиятельного лорда ему недоступны, да и не имеет он права совать нос в такие дела. Но Ричард резко перебил его:
– Действительно, мои дела должны волновать тебя лишь настолько, насколько я укажу. Но человек есть человек, и даже юродивый калека, что прячется под столом от пинков хозяина, что-то мыслит своей шишковатой головой. Поэтому я не сержусь, Джон, и прощаю тебя, хотя ты и решил, что я влюблен в Анну Невиль. Молчи! У тебя были все основания, чтобы рассудить именно так. Разве не ты сопровождал меня, когда я впервые сватался к дочери Медведя? Разве не по моему указу ты охотился за нею по всей Англии? А теперь, спустя годы, когда я не сделал герцогиней Глостерской ни одну из тех дам, что навязывал мне король, я вновь помышляю о браке с Анной Невиль – и разве не могла у тебя возникнуть мысль, что сердце несчастного горбуна разбито Лягушонком?
Ричард деланно расхохотался. Смех звучал так неестественно, что Дайтону отчего-то сделалось не по себе. Герцог же, оборвав смех, внезапно схватил Дайтона за ворот и притянул к себе.
– Известно ли тебе, Джон, какое чувство может сильнее всего владеть грешной человеческой душой? Вера в бога? Честолюбие? Или, как болтают глупцы, любовь? Нет, мой славный Джон. Самое сильное чувство из тех, что испытывает смертный, – ненависть. Это незыблемо, как небо над нашими головами, вечно и неискоренимо. Человек может привыкнуть и забыть о любви, может разувериться в своих начинаниях и найти утешение в молитве или же наоборот – молиться, чтобы получить награду за смирение.
Однако если в сердце у него поселилась ненависть, то тщетны все заповеди Христовы. Ненависть – это неутихающая боль, пламень, ежечасно опаляющий душу, который никогда не гаснет, никогда не теряет силы. Она может гореть в самом дальнем уголке сердца, но от ничтожного воспоминания вспыхивает, оставляя ожоги и язвы, которые не исцелить никаким бальзамом, кроме мести.
Ричард оттолкнул Дайтона.
– А как иначе я могу отомстить Анне, если не разрушив все, что она имеет, не лишив ее мужа и семьи, не подчинив ее и не использовав в своих целях? Как ты считаешь, Джон, стихнет ли тогда огонь ненависти в моей душе?
Джон Дайтон был польщен. Какая откровенность! О, как он понимал принца! Разве сам он не задыхался в бессильной ярости оттого, что эти двое обошли его в свое время? Ведь это из-за них Глостер мог уничтожить его, и лишь по милости герцога он остался в живых и не лишился всего, что имел. Однако при одной мысли, чего бы он достиг, служа все эти годы при молодом принце, ему становилось худо и он принимался клясть этого воина и его девку, которые повернули вспять его жизнь. Да, господин прав, ненависть не стареет с годами. И он рад, что именно его Ричард выбрал своим орудием, именно ему позволил вместе с ним совершить возмездие…
Впрочем, какие бы чувства ни обуревали Дайтона по ночам, днем его лицо было туповатым и непроницаемым. Он усердно выполнял все, что от него требовалось. Нес караульную службу, обучал воинов барона искусству владения мечом, выезжал с отрядом к границам владений сэра Филипа. С людьми Майсгрейва он и не стремился сойтись, выделяя из них лишь Гарольда. Силач-язычник был краснобаем и в Дайтоне нашел благодарного слушателя.
Теперь он знал все об обиде Гарольда на Молли Джонсон, знал также, что Гарольд считает Христа слабоватым богом и скорее готов служить Одину или Митре[61], а в сказки попов верит мало, особенно с тех пор, как его Молли уделяет столько внимания здешнему попу Мартину и то и дело бегает на исповедь. Но вместе с тем Дайтон осторожно выпытывал, с кем из соседей Майсгрейв враждует, а с кем в мире, где расположены посты в горах, есть ли в замке тайные ходы, и если таковых нет, то сколько может выстоять Нейуорт в осаде. Гарольд поведал обо всем, Дайтон же впитывал сведения и запоминал.
Май выдался дождливым, однако Дайтон всегда с охотой отправлялся в караул, порой даже подменял кого-либо из ратников. Со стены он мог изучать окрестности да и сам замок, отмечая сильные и слабые стороны в его укреплениях. С огорчением Дайтон вынужден был признать, что сильных сторон куда больше. С трех сторон неприступный, с собственным источником питьевой воды, с полными кладовыми, замок мог выдержать любой штурм или продолжительную осаду.
Недаром Гарольд с гордостью говорил, что сколько набегов ни предпринимали на Нейуорт, еще ни разу в Гнезде Орла не побывали чужаки. Однако старые воины, такие, как капитан Освальд, помнили времена, когда стены замка едва не были разрушены из баллист и пушек, и, если бы не подоспела подмога, кто знает, как повернулось бы дело. Дайтон и это отметил про себя. Гарольд же взялся объяснять, когда и как были восстановлены башни, на что пошли деньги первой супруги барона Майсгрейва, а что достраивалось при второй.
Так Дайтон узнал, что самой древней башней является гарнизонная, стоящая на самом краю скалы, две другие – со складом шерсти и та, на которой установлена бомбарда, нацеленная на проход в долине, выстроены отцом сэра Филипа. Дайтона, разумеется, больше всего интересовала башня с орудием. Он знал, что она наиболее неприступна, однако именно здесь хранились запасы пороха. Поэтому Дайтон нередко вызывался дежурить в этой части стены, и, пока он мерил неспешными шагами расстояние от орудийной башни до башни, где располагались кладовые и тюки с шерстью, в его голове зрел план. Пусть нейуортцы и кичатся, что их замок не знал поражений, но еще никогда в самом Гнезде Орла не было человека, который бы столь страстно желал его гибели.
Порой, неся службу, Дайтон видел Анну Невиль. Между стеною и донжоном оставался свободный клочок земли, где баронесса создала нечто наподобие крошечного садика. Два-три куста шиповника, пара росших у самой стены сосен, кроны которых тянули свои ветви над зубцами парапета. Третья сосна каким-то чудом прижилась в расщелине скалы, и ее узловатый, искривленный ствол и кособокая крона покачивались под порывами ветра как раз там, где камень скалы переходил в каменную кладку замка.
В перерывах между дождями, когда солнце немного отогревало хвою, а среди розовых цветов шиповника начинали гудеть пчелы, Дайтон видел Анну, любившую посидеть в свободную минуту на скамье у основания стены с вышиванием на коленях. Она не обращала внимания на прогуливавшегося у нее над головой ратника. Иногда она приходила сюда вместе с детьми, что-то рассказывала им, и дети смеялись. Порой она являлась с книгой, и, если девочка с интересом слушала, что читает мать, у мальчика терпения хватало ненадолго. Он начинал ерзать, что-то выспрашивал и вскоре убегал во двор или по гранитным ступеням взбирался на стену и бежал в башню, где стояла бомбарда.
Здесь чаще всего можно было встретить старого тучного капитана Освальда Брука, седого ветерана Нейуорта, служившего еще отцу сэра Филипа. В одной из пограничных стычек он был тяжело изувечен, и, хотя леди Анна и выходила его, он уже не мог сесть в седло, а ходил, тяжело опираясь на костыль. Однако старый воин нашел себе иное занятие, всецело посвятив себя артиллерии замка. Он ухаживал за орудиями, как за детьми, чистил и смазывал их едва ли не ежедневно и беспрестанно втолковывал всем и каждому, как велико значение кулеврин и бомбарды, какой мощью они обладают, а также какая удача для Нейуорта, что в замке находятся эти огнедышащие жерла.
Но кумиром капитана Освальда была бомбарда в башне над скалой. Он велел соорудить над нею деревянный навес, чтобы уберечь от непогоды, и буквально не отходил от нее ни на шаг. Как узнал Дайтон, за три года, как бомбарда появилась в Нейуорте, из нее был совершен один-единственный выстрел, однако старший Освальд рассказывал об этом так, словно нигде в мире не бывало более важного события и даже горы Чевиота содрогнулись, когда с башен Нейуорта был дан залп.
