вышагивали с алебардами на плечах по стенам стражники, а кухня перед поминальным пиром гудела, словно потревоженный улей.
Ричард вдыхал утренний ветер. Его взор не коробил вид сожженных полей и руин церкви, его не беспокоил не прекращавшийся ни на минуту мерный погребальный звон. Некоторое время он еще различал пение священников. Ветер доносил слова «De profundis»[73].
Траурное шествие протянулось через всю долину, и Ричарду впервые стало не по себе, когда он увидел, сколько народу явилось, чтобы проводить рыцаря Майсгрейва в последний путь. Он видел здесь и крестьян, и воинов, и рыцарей из соседних поместий. Впереди медленно двигались священнослужители, несшие распятия и свечи. За ними следовали воины Майсгрейва с гробом хозяина на плечах. Затем он различил идущую за гробом Анну, за которой тянулись воины, слуги и соседи, приехавшие на похороны.
Но Ричард видел одну лишь Анну. Он вдруг подумал, что, в отличие от него, она за последние двое суток, изменивших ее судьбу, ни минуты не спала, и просто удивительно, как она еще держится. Что же, и в этом есть нечто: он, Ричард, чувствуя себя смелым и бодрым, сейчас способен убедить эту доведенную до предела, измученную женщину поступить так, как он сочтет нужным.
Он спустился со стены и увидел одетую в траур маленькую дочь Анны. В черном чепце с длинной накидкой девочка походила на маленькую монахиню.
Ричард подсел к Кэтрин. Девочка была печальна, но одно то, как она наблюдала за играющими на солнце котятами, говорило, что боль утраты для нее осталась в прошлом. В этом возрасте недолго предаются горю.
Герцог вспомнил, как бросилась к дочери Анна. Эта девочка очень многое значит для нее. Она очень похожа на Филипа Майсгрейва. Ричард заговорил с Кэтрин, и она спокойно отвечала ему. Ричард начал ей что-то рассказывать. Он умел ладить с детьми, и, когда в воротах показались возвращавшиеся с похорон люди, ему удалось даже пару раз заставить Кэтрин засмеяться.
Во время погребального пира, пышного и печального, Ричард сидел подле Анны. Она не противилась этому, а все остальные восприняли сие как должное. Весть о том, что вдова Филипа Майсгрейва – дочь Делателя Королей, уже разнеслась по округе, и теперь даже те соседи, кого Анна прежде принимала как друзей, к кому ездила сама, с кем охотилась или встречалась в церкви, торопились выразить свое почтение, кланялись или приседали в реверансе, едва она к ним обращалась.
Все простое, настоящее, человеческое, что существовало между ними, распалось в одночасье, и люди за столом теперь шептались, строя всяческие предположения о том, как вышло, что покойный барон похитил принцессу и столько лет держал в тайне имя супруги. Обсуждали также и то, что станется с Нейуортом, когда он лишился хозяина, а леди Анна оказалась принцессой королевских кровей, которая вряд ли останется в Мидл Марчез. Поэтому, когда отец Мартин огласил завещание, по которому, помимо денег, отданных приходу на богоугодные дела, все доставалось детям и жене Филипа Майсгрейва, в зале повисла напряженная тишина.
И тогда Ричард Глостер медленно поднялся и сказал:
– Замок Нейуорт – отличная пограничная крепость и богатое поместье. Поэтому я надеюсь, что никто не будет оспаривать, что Кэтрин Майсгрейв получила их по праву и является самой богатой наследницей в графстве Нортумберленд.
Герцог Глостер не упомянул имени Анны, и в зале поднялся шум. Однако Ричард, словно не замечая этого, спокойно продолжал:
– Однако, видит Бог, Нейуорт не то место, где могут жить в мире и покое хрупкие женщины. Поэтому я, пользуясь своим положением правителя Севера, а также близкого родственника, предлагаю принцессе Анне и ее дочери принять мое приглашение и отбыть со мною на Юг. Я оставляю в Нейуорте усиленный гарнизон, который будет охранять замок и земли и поддерживать славу Гнезда Бурого Орла как лучшей приграничной крепости в Мидл Марчез.
Так, одним мановением руки Ричард превратил независимое владение в гарнизонную крепость британской короны. Однако, когда в зале недоуменно зашептались и даже находившаяся в прострации Анна с недоумением взглянула на него, герцог не замедлил подчеркнуть, что лишь блюдет интересы кузины и ее дочери и, дабы никто не упрекнул его в корыстолюбии, начальником крепости назначает близкого человека Филипа Майсгрейва, его верного оруженосца Оливера Симмела, которого он немедленно посвятит в рыцари. Даже сам покойный сэр Филип не мог бы подыскать себе лучшего преемника.
В тот же миг среди всеобщего замешательства Оливера подвели к герцогу. Оливер опустился на колени, а когда Ричард положил ему на плечо меч и произнес положенные слова, даже Анна скупо улыбнулась, радуясь за своего старого друга. Ричард заметил это и решил не упускать минуту. Извинившись перед гостями, он отвел ее в соседний покой – туда, где впервые увидел Анну над телом барона.
– Не скрою, мне нравится Нейуорт, – медлительно проговорил Ричард, разглядывая гобелены. – Однако это еще не означает, что я намерен оставить вас здесь. Вы слышали, что я сказал за столом. Эта пограничная крепость – не место для наследницы великого Уорвика, а тем более для ее дочери, которая должна получить воспитание в одном из лучших монастырей Англии. Вы не честолюбивы, Анна, но вы умная женщина и желаете Кэтрин добра, а значит, со временем и подходящего, по праву родства с вами, брака, который бы возвысил ее и позволил жить более размеренной жизнью, чем жили вы с супругом.
Анна устало взглянула на него, но ничего не сказала. Ричард, словно бы не замечая этого взгляда, продолжал:
– Оставим сейчас вопрос, как и почему вы отказались от того, что вам полагалось по праву рождения, и оказались в диком Пограничье вместе с рыцарем Филипом Майсгрейвом. Подумайте о том, что я сказал в отношении Кэтрин. Вы можете сделать ее счастливее. Вы наследница герцога Уорвика, а между тем вашей долей наследства, увы, распоряжается мой преступный брат Кларенс, который предал вашего отца и отравил вашу сестру Изабеллу. У вас есть возможность отомстить ему. Сейчас не время говорить об этом, но вы из рода Невилей, а они всегда были сильны духом.
Скорбь смягчает душу, я же предлагаю вам лекарство от тоски и скорби – месть. Вы отомстите за отца, а пройдет время, вы вновь станете богаты и влиятельны и сможете, как в свое время Маргарита Анжуйская, снарядить войска и отомстить шотландцам за смерть мужа. А я помогу вам в этом, клянусь небом!
Он говорил еще и еще, не смущаясь тем, что Анна как бы и не слышит его речей. Он предлагал богатство, власть, свою поддержку, он предлагал иную жизнь. Анна наконец негромко заметила:
– Вы, Дик, красноречивы, как и всегда. Когда-то, давным-давно, я советовала вам занять кафедру красноречия в Оксфорде.
Герцог вздрогнул.
– Вы помните, когда это было?
– Да. Вы приезжали ко мне в Киркхеймское аббатство. Увы, в войне Роз слишком многое разделяло нас, разделяет и теперь. Однако я изменилась и научилась видеть в людях не только дурные, но и благородные стороны.
Она медленно прошлась по комнате, шурша длинным шлейфом. Ричард подумал, что, несмотря на россказни Дайтона о том, что Анна работала здесь не покладая рук, она сохранила осанку королевы.
Анна стояла к нему спиной, глядя в окно.
– Судьба странным образом сводит нас, Ричард Глостер. И я уже устала противиться ей. Мое сердце мертво, и мне все равно, что со мной будет. Я устала бороться с роком, который меня влечет и карает. Вы хотите увезти меня и доказываете, что это необходимо. Что ж, пусть. Наверное, мне самой тяжело было бы оставаться здесь. Жить в Нейуорте и знать, что никогда рог Филипа Майсгрейва не затрубит у ворот…
Ее голос предательски задрожал, даже пресекся, но она сдержала себя.
– Вы правы, Дик Глостер, мне лучше уехать отсюда. Но не требуйте, чтобы я забыла, что эти земли принадлежали моему мужу, что он любил их, берег и завещал мне… И если я уеду, то только потому, что мне и в самом деле надо пожить в монастыре, успокоиться, а главное – искупить все те грехи, что погубили Филипа.
И я буду просить милосердия Божьего и заступничества его Святой Матери за своего сына, за мужа, умершего без исповеди и причастия… И еще я уеду потому, что меня просите об этом вы. Да-да, вы, Дик Глостер. Мы раньше были с вами врагами, но со временем я на многое стала смотреть иначе. Вы повели себя благородно, утешали меня, как брат, вы взяли на себя все, когда я была так плоха… Отец Мартин поведал мне, как вы скакали в Нейуорт той ночью. О, ваша милость, если бы вы успели тремя часами
