прямо на дно.
Клод подошел к краю резервуара.
— Она утонет, — сказал он, взглянув на Эла.
Эл резко окликнул психиатра и велел ему отойти:
— Дай шанс ей самой справиться.
— Да пошел ты... — Клод закатал рукав и погрузил руку в воду. Он никак не мог нащупать животное на дне и, в конце концов, вымок, но был настроен решительно.
Эл испытывал искушение отнести поведение Клода на счет нервов. Он уже давно не работал в лаборатории, а психиатрическая практика не требовала научной бесстрастности, но, наблюдая за усилиями, которые прилагал Клод, Эл с тревогой подумал и о другом. Он представил себе, как дрожит сейчас рука Клода. Казалось, у него даже рот скривился в гримасе.
Эл направился было на помощь коллеге, но в этот момент Клод вынул-таки крысу из воды.
Бедная Люси безжизненно свисала с его ладони.
Не сдаваясь, Клод положил ее на белую жаропрочную поверхность лабораторного стола и массировал обмякшее тельце, с которого капала вода до тех пор, пока по нему не пробежала судорога и маленький фонтанчик не вырвался из горла Люси. Легкие очистились от воды, Люси закашлялась и начала дышать самостоятельно.
— Комплекс Бога? — спросил Эл, с насмешливым смирением наблюдая за героическими усилиями Клода. — Или слишком мягкое для суровой науки сердце?
— Комплекс Бога? — повторил Клод. — Сам-то ты хорош! Лучше я буду спасать крыс во имя человечности, чем жертвовать ими во имя науки. В моей практике тоже иногда встречаются крысы.
Эл понимающе кивнул, но мысли его были уже вновь сосредоточены на эксперименте.
— Будет весьма впечатляюще, правда? Если устранить неполадки. — Он указал на пульт дистанционного управления, лежащий на лабораторном столе, мучительно размышляя, что же он сделал не так.
Клод пожал плечами, давая понять, что допускает такую возможность.
— Но это еще не все, — доверительно поведал Эл. — Мы работаем со световыми лучами разной частоты в сочетании с нейро-гормональными факторами, чтобы стимулировать одни проводящие пути и блокировать другие. Никаких лекарств и электродов. Никакого повреждения тканей, никакого длительного вредного воздействия.
Клод кивнул:
— А каков метод стимуляции?
— Я знал, что тебя это заинтересует, — с усмешкой сказал Эл, — именно поэтому и позвонил — ну, не считая того, что мне просто хотелось повидать старого друга. Мы провели испытания, касающиеся пределов человеческой выносливости, на заключенных и получили обнадеживающие результаты. Но появились кое-какие временные побочные эффекты — диссоциации, фуговые состояния... то, с чем как раз работаешь ты.
— И ты хочешь, чтобы я внес свой вклад?
— Пойдем. — Эл двинулся к выходу, кивком головы пригласив Клода следовать за ним. — Я угощу тебя обедом и позаимствую у тебя мозгов. Что скажешь? А за отважной Люси присмотрит лаборантка.
— Ты мне так и не рассказал о методе стимуляции, — напомнил Клод, когда они, снова напряженно сосредоточенные, словно футбольные болельщики, шли по стерильно-белому вестибюлю исследовательского крыла. — Есть еще какие-нибудь аномалии? Головные боли?
— Софи? Ну, сними же трубку. Я звоню тебе весь день. Ведь дети уже ушли? — Тяжелый вздох наполнил тишину. — Ты меня пугаешь.
Дверца холодильника была открыта, но Софи, хоть убей, не могла вспомнить зачем. Она толкнула ее, чтобы закрыть, не отрывая при этом взгляда от стены. Это звонил Джей, но она не снимала трубку. Не могла. Пока еще не могла.
Софи не виделась с ним со дня своего рождения. Ей нужно было время, чтобы разобраться в том, что произошло, а потом он уехал в клинику проходить расширенный курс лечения. Она собиралась поговорить с ним по его возвращении и откровенно поведать о своих подозрениях, чтобы прекратить, наконец, тайно терзаться ими. Она хотела, чтобы они вдвоем, как взрослые люди, глядя правде в глаза, обсудили сложившуюся ситуацию, исключив всякую чертовщину. Возможно, это положит конец ее страхам. Но при звуке голоса Джея в телефонном аппарате — при одном лишь звуке — она застыла, словно пораженная молнией.
Как только он позвонил, предостережения Маффин и ее собственные сомнения тут же вновь нахлынули на нее.
На столе рядом с холодильником стояла миска с буковками алфавита, сделанными из желе, ее содержимое, тая, переваливалось через край. Вот зачем она, наверное, открыла холодильник: собиралась убрать туда желейные буковки, которые они с детишками состряпали сегодня на уроке кулинарии.
— Господи, — с отвращением произнесла она, — желе плавится в тепле и превращается в размазню.
Глиняная миска оказалась на удивление тяжелой. Софи снова открыла холодильник и поставила ее туда. Потом захлопнула дверцу и тяжело прислонилась к ней.
Почему она не может больше быть такой, какой была до его возвращения? Здоровой. Она только- только обрела душевное равновесие, только-только научилась дышать — освоила элементарные вещи, которые у других выходят сами собой. Ей пришлось всему этому учиться с огромным трудом, и вот является он, и Софи подобно подтаявшему желе тоже превращается в размазню.
Она вела себя как изголодавшаяся по любви идиотка. Это было совершенно очевидно. Клод считал необходимым выждать, чтобы «убедиться в святости союза», и, поскольку этот брак должен был стать для него первым и единственным, разумеется, она уважала его волю. Ладно, она изголодалась, это объясняет ее поведение. Но это не должно служить оправданием идиотских поступков. Джей, должно быть, тоже изголодался. Пять лет в тюрьме в стране «третьего мира» — а как он владеет собой! Феноменально.
Подпирая холодильник спиной и откинув назад голову, Софи пришла к еще одному заключению. Когда дело касалось Джея Бэбкока, она становилась своим худшим врагом. Этот мужчина имел над — ней некую гипнотическую власть.
Если бы он не нажал на тормоза, она в тот день здесь, у себя на кухне, была более чем готова отдаться ему. Забавно, что его подарок ко дню рождения преподал ей урок доверия. И все же именно проблема доверия продолжала стоять между ними. Только теперь Софи знала почему. Не доверяла она вовсе не ему, а себе самой.
Чувство, что за ней постоянно наблюдают, ощущалось как конкретный страх, но оно, скорее всего, было лишь частью целого. Еще девочкой она была ошеломлена Джеем, он преследовал ее, когда она считалась его вдовой, и вот теперь она снова пятится, готовая рухнуть прямо в водоворот. Песнь сирен была слишком сладкой, у Софи не было сил противиться ей. Она испытывала страстное желание. Дикое. Смертельное искушение для изголодавшейся по любви души обездоленного ребенка. Получалось, что она в некотором роде наркоманка. Она созрела. И всегда была созревшей. Вопрос лишь в том, хочет ли она откликнуться на зов или боится влипнуть в беду.
«Я вернулся за тобой, Софи».
Что это означало? Чего он хотел?
— Ради Бога, девочка, — прошептала Софи, обхватив себя за плечи. В свои тридцать лет она так же по-ребячески отчаянно желала спрятаться в каком-нибудь безопасном месте, как это бывало в детстве. — Прежде чем снова приблизиться к нему, выясни, кто он и что у него на уме.
