Она не отвечала на телефонные звонки.
Джей звонил весь день, но она не снимала трубку, хотя он точно знал, что она дома. Джей бросил сотовый телефон на пассажирское сиденье, взглянул в зеркало заднего вида, рассеянно отметив оживленное движение на пригородном шоссе, и перестроился в другой ряд. Мысль о болезни или несчастном случае он отмел. Если бы что-то случилось, кто-нибудь из ее помощников немедленно сообщил бы. Значит, все дело в том, что произошло в день ее рождения.
Наверняка она слишком расстроилась из-за его деликатной попытки отстранить ее от себя. А может быть, он и не был так деликатен, как ему казалось, но Софи выглядела почти безумной, словно женщина, решившаяся на самоубийство, и он чувствовал себя обязанным что-то предпринять. Совершенно очевидно, что она поддалась запретному порыву и теперь стремительно идет на попятную.
Если бы она спросила, он сказал бы ей, что это неверная тактика. Она будит в мужчине инстинкт охотника: когда добыча отступает, охотник наступает. Если она бежит, он ее преследует. Если она прячется, он ее находит. К счастью для Софи, Джей овладел трудной наукой контролировать охотничьи инстинкты.
Заметив просвет в плотном потоке машин, Джей резко вывернул руль джипа и рванул туда. Он возвращался из офиса фирмы Бэбкоков, где все утро совещался со специалистами по маркетингу и полдня — с финансистами. Он задумал небольшой сюрприз для следующего совещания совета директоров и к этому моменту хотел знать о компании все, что необходимо.
Ночное исследование в клинике Ла Джоллы тоже оказалось интересным. Врачи намеревались проследить по монитору за работой его мозга во сне под действием «Невропро». Таков был их план. Но у него был собственный, и он хотел пройти исследование тогда, когда в клинике не будет Эла. Джей подозревал, что ему дают вовсе не чудо-препарат. Таблетку, которую принес ему ассистент и которая оказалась слабым успокоительным, он глотать не стал, но отвертеться от укола не мог. Ему еще предстоит выяснить, что было в шприце, но от этого зелья он моментально отключился, а ведь он разведал уже достаточно, чтобы понимать, что «Невропро» такого эффекта не дает.
У него пока не было необходимых доказательств, во всяком случае, их, разумеется, было недостаточно, чтобы вступить в единоборство с Элом, но в течение одного-двух последующих сеансов он их добудет. Сейчас Джей направлялся в коттедж на побережье, чтобы поискать там следы подвала или металлического предмета, который всегда маячил перед его мысленным взором. Выходные обещали быть напряженными.
Несколько минут спустя, перестроившись в свободную полосу, он снова взглянул на сотовый телефон. Звонить Софи было бесполезно, но Джея неотступно преследовал вопрос: знает ли она, какой эффект производит ее сопротивление? Где бы ни витали его мысли, он неуклонно возвращался к воспоминанию о внезапном безумном порыве страсти, сотрясшем все ее тело, когда она предлагала себя ему, о тихой мольбе, со всхлипом вырвавшейся из ее горла.
Его пальцы невольно крепче сжали руль. «Совращение Софи Уэстон», — подумал он, глядя в зеркало заднего вида. На сей раз он увидел в нем ее лицо, ее умоляющую улыбку, глаза, потемневшие от желания.
Джей прибавил газу и снова взглянул в зеркало заднего вида, конечно же, надеясь увидеть ее. Но ее там больше не было. Девушка, затаив дыхание, стоявшая у ручья, исчезла, а на ее месте появился малознакомый мужчина, готовый расхохотаться над нелепой мыслью, бродившей в голове Джея.
Софи Уэстон — опасна?
— Вместо этих мертвых плодов тебе нужна реальная живая модель. Как насчет меня? Я работаю задешево.
Эллис Мартин стоял в дверях студии Уоллис и рассматривал натуру, которую она соорудила для своего эскиза: анжуйские персики и сыр на мраморной разделочной доске. Все это — на фоне лампы от Тиффани и кухонного стола, заваленного устричными раковинами. Совсем не то, что обычно рисует Уоллис, отметил он про себя, хотя подгнившие фрукты и плавящийся сыр — это революционная трактовка термина «натюрморт».
— А ты позируешь обнаженным? — не отрывая глаз от разлагающегося персика, сухо поинтересовалась Уоллис.
— Разумеется, позирую. — Он тут же снял и бросил на пол куртку и начал расстегивать пуговицы на рубашке, причем, не испытывая ни малейшего возбуждения.
Уоллис бросила на него предупреждающий взгляд, но в ее глазах мерцал более чем интригующий намек.
— Позер, — заметила она.
В полурасстегнутой рубашке, восхищенный тем, как она выглядит в рабочем халате, он подошел и встал у нее за спиной. К восхищению примешивается и некоторая доля похоти, без всякого смущения признался, он себе. Она скрывает свой возраст, но Эл учился в школе с ее мужем, а она была не намного младше Ноя. Элу только что исполнилось шестьдесят два, поэтому Уоллис должно быть около шестидесяти.
Столько ей ни за что не дашь, особенно сегодняшним утром. Она выглядела так, словно нашла источник молодости, и, как бы ни хотелось Элу быть причиной ее омоложения, он был согласен и просто воспользоваться ситуацией. При любых обстоятельствах он получит все, что может.
Черные облегающие брюки и черная блуза-туника делали Уоллис удивительно сексуальной. Если бы ее одежда была белой, она могла бы сойти за одну из его лаборанток, но ни одна из них никогда не сделала для него того, что сделала Уоллис.
— Хочешь сыграть всерьез или дразнишь? — Он подошел сзади и обнял се за талию и прижал к себе, наслаждаясь тем, как ее ягодицы мягко прильнули к его чреслам и хрупкая спина призывно прижалась к его животу. — Как ты полагаешь, о чем я сейчас думаю? Скажи честно. Не бойся.
— Так не играют. — Она притворилась возмущенной, но он заметил, как безвольно упала ее рука, державшая графитный карандаш, и как она с тихим вздохом обмякла, прижавшись к нему.
У Эла что-то больно сжалось в груди. «Слишком больно, — с насмешкой подумал он. — Похоже, этот флирт угрожает сердечной деятельности».
— К тебе так славно прижиматься, — сказала она. — Хотела бы я, чтобы это не было так приятно.
— И это еще не идет ни в какое сравнение с тем, как приятно было бы, если бы ты повернулась ко мне лицом.
— Приятно — кому?
— Обоим, дурочка. Господи, Уоллис, я бы мог сделать тебя такой счастливой, если бы ты позволила. — Он потерся щекой о ее волосы с проседью, глубоко вдыхая их аромат. Сегодня они пахли детской присыпкой, и этот запах нравился ему гораздо больше запаха дорогих духов, которыми она иногда пользовалась.
Ее голова бессильно откинулась ему на плечо, и она кивнула в знак согласия.
— Я бы тоже этого хотела, Эл, и не меньше, чем ты. Быть может, когда-нибудь...
Он отпустил ее, и она обернулась, и сомнение, которое он увидел в ее взгляде, сказало ему, что этот день еще не настал. Стесненность в груди прошла, уступив место тупой боли — очень знакомому ощущению. Он жил с ним почти всю жизнь. Почему он не может иметь того единственного, чего хочет?
— Я знаю, знаю. — Отступив, он поднял руки, демонстрируя поражение. — Ты замужем. Замужем за человеком, который даже не знает, жива ли ты. Господи Иисусе, Уоллис, Ной не знает даже, жив ли он сам.
Давным-давно Эл убедил себя, будто «вещь», связанная для него с Уоллис. не имеет никакого отношения ни к ее мужу, Ною, жесткому другу-сопернику, правившему империей и превзошедшему его самого по всем статьям, кроме разве что академических успехов, ни к любви, которую он, вероятно, питал к этой женщине, к его жене.
Стоя вполоборота к нему, Уоллис бросила карандаш в вазочку, из которой торчали другие запасные
