когда тот грубо повалил ее на стол и изнасиловал в библиотеке среди восковых табличек и толстых фолиантов. Ей не верилось, что все могло выйти так неожиданно. Грубость Ролло, его жестокость, мстящая похоть и сейчас пугали ее. Но если она действительно понесла в тот страшный момент ярости Ролло? Молиться ли ей, чтобы это так и было, или на коленях просить Всевышнего, чтобы не позволил ей стать матерью ребенка, отца которого она силится забыть всеми силами? Забыть этого варвара и ревнивца… которого она так ненавидит, который лишил ее всего, лишил сына…
И вдруг она поняла, что безумно хочет этого ребенка. Больше всего на свете. Ее даже не пугала перспектива гнева Ренье, который узнает, что взял в жены женщину, беременную от другого, от его врага, пленником которого он когда-то был.
Хлопотавшие вокруг нее женщины так и не поняли, отчего их веселая и беспечная госпожа вдруг так горько заплакала. Решили, что это из-за страха перед гневом супруга. Стали утешать. А вечером вдруг неожиданно ее опять посетил супруг. В ночном одеянии. Сказал, когда они остались одни:
– Завтра у нас важный день. И эту ночь мне лучше провести у вас, дабы все удостоверились в наших супружеских отношениях.
Она лежала на кровати, а он сидел рядом, попивал из золоченого кубка легкое белое вино и говорил о величии его союза с Каролингами, о том, что, принеся оммаж Карлу, он пресечет тем самым претензии на Лотарингию со стороны германских Конраддинов. И тогда он станет полноправным правителем, ибо не секрет, что Карл слишком слаб, чтобы всерьез распространить свою власть на Лотарингию, и вся власть сосредоточится в его, Ренье, руках. А потом он объявит себя королем, ибо женат на дочери и племяннице королей, и подобное родство возвысит его, как в свое время возвысился его отец путем брака с принцессой Эрменгардой, дочерью императора Лотаря I.
Эмма ждала, когда муж остановит поток своего красноречия, дабы поведать ему о том, что узнала от девочки-королевы, что якобы Карл Простоватый сомневается в ее королевском происхождении. Но опешила, когда Ренье, едва умолкнув, скользнул к ней под одеяло и тут же буквально набросился на нее. Сказался ли отдых после трудной дороги или гордость от того, что он держит в объятиях женщину королевских кровей, но Ренье вдруг оставила слабость, и Эмма наконец-то стала его настоящей супругой. Она покорно отдалась ему, но как же это торопливое, быстрое соитие отличалось от того безбрежного упоительного наслаждения, что она познала с Ролло! Ренье шумно дышал, затем отвратительно захрипел и наконец оставил ее в покое. Эмма без движения лежала и с трудом сдерживала желание встать и принять ванну.
«Ничего, – успокаивала она себя. – Главное, что теперь, когда у меня появится ребенок, никто не заподозрит ничего дурного и мое дитя будет принцем Лотарингии».
Ренье скоро заснул. Эмма долго лежала с открытыми глазами, прислушиваясь, как голые ветки царапаются о ставень окошка, как попискивают в подполе крысы. Она жаждала лишь одного: чтобы не ошиблась и чтобы прощальная грубость Ролло дала ей новый смысл жизни.
Утром Ренье был даже ласков с ней. Однако его мысли были уже заняты предстоящим событием, и он вскоре оставил жену. Ей принесли парадные одежды. Платье было сшито из мягкого, ослепительно белого фризского сукна, достигавшего пола, с длинными, сужающимися к запястью рукавами. Оно было без вышивки, но с богатой тяжелой аппликацией из драгоценных камней, выложенных каймой по подолу. Поверх платья на Эмму надели широкую, почти как накидка, полосу материи с прорезью для головы. Она была из темного бархата, почти негнущаяся от нашитых на нее золотых пластин и драгоценных каменьев. Она спускалась спереди и сзади до щиколоток. Эмма задевала ее при ходьбе коленями, так что украшения даже позвякивали и от них исходило мерцание.
Длинные волосы герцогини на уровне лопаток перехватили богатой застежкой, голову покрыли легким белым покрывалом и сверху надели легкий золотой венец. Этот венец привлек внимание Эммы не только своей роскошью, но и тем, что его ободок имел четырехугольную форму, несколько неудобную, но именно такую, какую носили монархи из рода Каролингов. Четыре высоких зубца: один, повыше, – над челом, два по бокам и один сзади – оканчивались трилистниками лилий, как у особ королевской крови.
Эмма невольно почувствовала себя смущенной столь подчеркнутым свидетельством ее принадлежности роду Каролингов, к тому же у нее из памяти не шли слова Этгивы о сомнении Карла в ее родстве с ним. Она решила все же поделиться этим с Ренье, но, когда тот явился в сопровождении своих вельмож, у нее не было ни малейшей возможности переговорить с ним, к тому же герцог был столь взволнован предстоящей церемонией, что, едва жена обратилась к нему, резко прервал ее:
– Помолчите, мадам! Сейчас мы должны думать только о величии возложенной на нас миссии, а все ваши женские причуды оставьте на потом.
Огромные рубины рдели на короне, венчавшей его оголенное темя. Пурпурные драпировки богатой хламиды были стянуты в талии широким сверкающим поясом, с которого свисал меч в богатых ножнах. Облегавшие ноги узкие, как чулки, сапоги были сплошь вызолочены. Герцог держался величественно, хотя и несколько нервно. Эмма ощутила, как напряженно подрагивает его рука, сжимавшая ее запястье.
Под звуки труб они шли по анфиладам королевского дворца в аббатстве святого Ремигия. Когда-то именно здесь короновался первый франкский король Хлодвиг I, помазанный на царство священным миром, которое, по преданию, принес святому епископу Ремигию белый голубь. Эмма невольно ощутила трепет, вступая на путь своего величия. Она шла с гордо поднятой головой. Впереди двигались факелоносцы, освещая темные переходы дворца, ибо дневного освещения в этом каменном лабиринте было явно недостаточно. При свете факелов были видны шеренги кланявшихся слуг, блестела позолота и яркие краски мозаичных панно. Слепящая, варварская роскошь королей Франкии отовсюду давала о себе знать.
«Я стану герцогиней Лотарингии, – повторяла про себя Эмма, – а потом, может, и королевой. И рожу ребенка. От Ролло. Его дитя достойно быть продолжателем главного рода лотарингских правителей. Но он никогда не узнает об этом!» О сыне Ренье Гизельберте она начисто забыла.
Перед массивной дверью с золочеными единорогами на створках произошла некоторая заминка, пока гофмаршал громко выкрикивал титул и звание герцога и герцогини Лотарингских. В этот миг Эмма вдруг явственно ощутила сзади чей-то напряженный цепкий взгляд. Еще не повернувшись, она поняла, кто это, ощутила почти магнетическое внимание, от которого мурашки ползли по спине. Резко оглянулась, встретив пристальный взгляд Леонтия, его угодливую, но не добрую улыбку. Этот откровенный взгляд вновь поднял в ней волну гнева, и, словно ища поддержки, она перевела взгляд на властный профиль супруга. Он глядел только вперед. Но боковым зрением Эмма увидела, что и мелит Эврар заметил внимание к ней Леонтия. Глаза его гневно сверкнули. Впереди раздался звук фанфар. Рука Ренье судорожно сжала ее запястье, и они шагнули под арку прохода.
У Эммы так забилось сердце, что она в первый миг различила лишь яркие блики одежд придворных, пламя светильников, неимоверную роскошь заполненной до отказа залы. Яркие огни отражались в украшениях знати – золоте, изумрудах, рубинах, сапфирах. Роскошь была вызывающей, варварской, кичливой. Она просто пугала. Эмма с трудом заставляла себя держаться надменно, и, хотя ее ноги были как ватные, она плавно, преклонив колено, опустилась в приветственном поклоне, затем гордо выпрямилась и осталась стоять, в то время как Ренье важно прошествовал вперед.
Эмма быстро взяла себя в руки. «Я была правительницей Нормандии, сейчас я герцогиня Лотарингии. Я дочь короля Эда. Мне нечего опасаться».
Она успокоилась и стала рассматривать. Увидела впереди на возвышении трон, на котором восседал Карл в позе идола в золотистой четырехугольной короне Каролингов. Рядом, на троне пониже, сидела маленькая Этгива в венце и пурпурном платье. Справа и слева от королевской четы стояли по старшинству ближайшие поверенные короля, строгие, величественные. Лишь фигура Аганона, слегка облокотившегося на спинку трона за Карлом, являла им разительный контраст. Немного впереди, справа от Карла, в широком кресле чуть ниже трона важно восседал, блестя парчовой ризой, канцлер-епископ Геривей.
Эмма вдруг почувствовала на себе его изучающий взгляд. Худое аскетичное лицо с длинным носом, глубокие борозды на челе под сверкающим ободком митры. Взгляд пристальный, цепкий, устремленный прямо на нее, словно до герцога Ренье ему и дела нет. Лишь когда Ренье встал прямо перед троном и Карл поднялся ему навстречу, канцлер, резко дернув головой, перевел взгляд на него.
Эмма невольно восхитилась самообладанию супруга. Он стоял перед возвышающимся на трех ступеньках троном, широко расставив ноги, положив руку на рукоять меча, и глядел на Карла так, что создавалось впечатление, что не укутанный в пурпур Каролинг принимает его, а именно старый Ренье оказывает честь королю своим присутствием. Казалось, прошла целая вечность, пока Ренье не заговорил
