– Это не Дженифер? – спросила она, все еще не понимая.
– Нет, ее звали Фейт. Она была моей матерью.
– Твоей матерью? – Ли оторвалась от поврежденного портрета и посмотрела на Ника. – Ты ее сфотографировал?
Не надо было ему даже и пытаться улыбнуться. Сердце Ли разрывалось, когда она смотрела, как кривятся его губы, как на лице появляется выражение горечи и скорби. Ли быстро отвернулась, но с испугом поняла, что очень долго будет помнить Ника именно таким.
В воцарившейся тишине Ли слышала только тиканье мистических часов.
– Когда я был еще в начальной школе, – сказал наконец Ник, – производитель фотоаппаратов выделил средства на программу стипендий для неблагополучных детей. Одним из этих детей был я.
– У тебя хорошо получалось даже тогда, – заверила его Ли. Незабываемой фотографию делала смутная тоска женщины, но игра света и тени была схвачена удивительно мастерски для ребенка.
– Твоя мать умерла, когда тебе было десять, да? – осторожно начала Ли, постаравшись задать вопрос тоном собеседника.
– Она не умерла, ее убили. – И тихо, на выдохе, он добавил: – Ее застрелили.
Ли не могла опомниться. Он сказал, что виновен в ее смерти. Что же он тогда имел в виду? Что в десятилетнем возрасте застрелил свою мать? Должно быть, это был несчастный случай, нанесший ему ужасную травму. Теперь она начала понимать его ярость. Если Ник был виновен в ее смерти, то он все время стремился наказать себя за то, что считал невозможным простить. Всю жизнь его гложет чувство вины.
– Ты можешь об этом говорить? – спросила она.
– Здесь не о чем говорить.
«Здесь есть о чем говорить, – хотелось сказать ей. – Твоя мать умерла, а ты умираешь здесь и сейчас, умираешь каждый день из-за того, что ты сделал».
– Как это случилось? – спросила она.
– Как очень многие другие хладнокровные убийства, совершаемые воскресным днем на детском дне рождения. Она раскладывала пироги и мороженое у нас во дворе. Мне было десять лет. Я был счастлив. По пальцам можно пересчитать, сколько раз я был счастлив в жизни.
– Но ты сказал, ее застрелили.
– Да. – Он с силой провел пальцем по своей щеке. – Ее убили «койоты». Бандиты из баррио Сан-Рамон. Убить хотели меня.
– Тебя? Почему?
– Я украл партию наркотиков и оружия. Хотел добиться одобрения другой банды. И решил, что если я обчищу «койотов» и это сойдет мне с рук, то меня примут в банду. Им пришлось бы принять меня.
– Но с рук тебе это не сошло.
– Мать увидела, что очень уж лихо подкатила и остановилась машина, и велела мне уйти в дом. Если бы я это сделал, она сегодня была бы жива. Но я бросился бежать, и «койоты» открыли огонь. Когда она увидела оружие, то заслонила меня собой.
– И погибла?
Он дотронулся до груди.
– Первая же пуля убила ее. Попала прямо в сердце.
Ли беспомощно смотрела, как он сжал зубы, борясь с подступающими слезами. Теперь она все поняла. Когда его мать увидела оружие, она прикрыла собой сына. Фейт Монтера рис-ковала своей жизнью, повинуясь древнему, как сама природа, инстинкту. Но когда она лишилась жизни, ее десятилетний сын взял на себя долг, который никогда не сможет отдать. В тот день он потерял не только мать – он потерял свою душу.
– Я упал рядом с ней, – сказал он. – Я обнял ее. Повсюду была кровь.
Ли не хотела, чтобы он продолжал, но, похоже, выбора у него не было. Безжизненным голосом, раздавленный грузом воспоминаний, он поведал ей остальное – что мать всегда хотела, чтобы он выбрался из баррио живым, чтобы чего-то достиг в жизни.
– Я выбрался. – Он поднял голову. – Она – нет. Его боль была настолько неприкрытой, что у Ли сжалось сердце.
– Ты не мог знать, что она сделает. Тебе было десять лет. Казалось, Ник ее не слышал. Сунул руки в карманы плаща, словно они почему-то символизировали его преступления.
– После этого ничто не имело значения, – сказал он. – На какое-то время у меня словно помутился рассудок, я пытался себя убить.
Ли поднялась.
– Потому ты и связался с Дженифер? Она была подругой главаря банды?
– Это было позже, но – да, одно смертельное желание следовало за другим. Даже тюрьма – эта вонючая дыра – не стала достаточным наказанием. – Он посмотрел на нее пустым взглядом. – И ничто не станет.
Ли не знала, что сказать. Ник Монтера, фотограф, в каком-то смысле был больше, чем жизнь, он был современной легендой. У него были железная воля и стальные мускулы, Ли ощутила на себе силу и того, и другого. Может, поэтому ей и было невыносимо видеть его страдания. В нем до сих пор жил несчастный десятилетний ребенок, и ей нужно было что-то сделать, сказать, пробиться к этой печали. Ей следовало помочь ему профессиональным советом, но она не могла играть в психиатра. С ним она действовала исходя
