подняла глаза и не заметила мрачные взгляды, которыми обменивались полицейские. Все уже знали то, чего не хотел признавать Алессандро: я была мертва. Только тогда горло Дженис сдавили рыдания, и когда, наконец, полились слезы, ничто не могло их унять.
Алессандро бросил попытки вернуть меня к жизни и просто держал в объятиях, словно решив никогда больше не отпускать. Он гладил меня по щеке и говорил со мной, не заботясь о том, что его слышат, произнося все, что должен был сказать, пока я была жива. В эту минуту, утверждает Дженис, мы очень напоминали статую Ромео и Джульетты, только я лежала с закрытыми глазами, а лицо Алессандро было искажено горем.
Видя, что даже он потерял надежду, сестра вырвалась от удерживавших ее полицейских, подбежала к брату Лоренцо и затрясла его за плечи.
— Почему вы не молитесь? — кричала она вне себя. — Молитесь Пресвятой Деве, скажите ей… — Спохватившись, что он не понимает ни слова, она отступила от монаха, подняла лицо к просевшему потолку и закричала изо всех сил: — Оживи ее! Я знаю, это в твоих силах! Пусть она оживет!
Не дождавшись ответа, моя сестра упала на колени, безудержно рыдая. Мужчины беспомощно стояли, не осмеливаясь ее утешать.
И в этот миг Алессандро почувствовал легкую дрожь — возможно, даже свою, а не мою, но в нем вновь проснулась надежда. Поддерживая мою голову ладонями, он снова заговорил со мной, сперва нежно, а потом настойчиво.
— Посмотри на меня! — молил он. — Посмотри на меня, Джульетта!
Мне рассказывали, что, когда услышала его, я не закашлялась, не вдохнула с шумом воздух, не застонала, а просто открыла глаза и посмотрела на него. Постепенно начиная понимать, что происходит, я улыбнулась и прошептала:
— Шекспиру бы это не понравилось.
Все это мне рассказали позже, я сама почти ничего не помню. Я даже не помню, как брат Лоренцо опустился на колени и поцеловал меня в лоб или как Дженис кружилась в неистовой пляске, как вращающийся дервиш, расцеловывая смеющихся полицейских. Все, что я помню, — это глаза мужчины, не согласившегося потерять меня снова, вырвавшего меня из-под власти Барда, чтобы мы могли, наконец, написать свой собственный счастливый финал.
X
…и будут дни печали
Служить предметом сладостных бесед.
Маэстро Липпи отказывался понимать, почему я не могу посидеть спокойно десять минут. Наконец-то исполнилась его мечта: он за мольбертом, и я в лучшем виде — в венке из полевых цветов, осененная золотым светом августовского солнца. Все, что ему требовалось, — всего лишь десять минут, и портрет будет готов.
— Пожалуйста, не шевелитесь! — махнул он на меня палитрой.
— Маэстро, но мне правда пора идти! — возразила я.
— Ба! — Его снова не стало видно за холстом. — Эти мероприятия никогда не начинаются вовремя.
Колокола монастыря на вершине холма давно отзвонили, и когда я в очередной раз обернулась взглянуть на часы, то увидела фигуру в легком развевающемся платье, бегущую к нам по заросшему травами склону.
— Иисусе, Джулс! — выдохнула Дженис, слишком запыхавшаяся, чтобы обрушиться на меня в полную силу. — Кое с кем случится приступ бешенства, если ты сию минуту не появишься!
— Знаю, но… — Я виновато взглянула на маэстро Липпи, не желая срывать ему работу. В конце концов, мы с Дженис были обязаны ему жизнью.
Нельзя обойти молчанием тот факт, что наше приключение в крипте собора могло закончиться совсем иначе, если бы маэстро — в момент нехарактерной для него ясности ума — не узнал нас на пьяцца дель Дуомо, окруженных музыкантами и обернутых флагами контрады. Он увидел нас прежде, чем мы его, но как только разглядел, что на нас накручены флаги Единорога, чуть ли не основного соперника нашей Совы, сразу понял, что происходит что-то ужасное.
Кинувшись в свою мастерскую, он немедленно вызвал полицию. Как оказалось, Алессандро уже был в полицейском участке, допрашивая двух незадачливых мокрушников из Неаполя, пытавшихся его убить, но получивших производственные травмы в виде переломов рук.
Если бы не маэстро Липпи, полиция не спустилась бы за нами в крипту, и Алессандро не спас бы меня из реки Дианы, и я не сидела бы сейчас здесь, у монастыря брата Лоренцо в Витербо, в самом лучшем своем виде.
— Мне очень жаль, маэстро, — извинилась я, вставая, — но придется закончить в другой раз.
Поднимаясь бегом по холму наперегонки с сестрой, я не могла сдержать смех. Дженис была в одном из роскошных платьев Евы-Марии, и, естественно, оно сидело на ней идеально.
— Что смешного? — вскинулась она, все еще раздраженная, что я опоздала.
— Ты, — смешливо ответила я. — Как же я не обратила внимания, что ты просто копия Евы-Марии? И говоришь в точности как она!
— Мерси! — чуть не обиделась сестра. — Все же это получше, чем говорить как Умберто… — Дженис вздрогнула. — Извини.
— Не извиняйся. Я уверена, сердцем он с нами.
Дело в том, что мы не знали, что сталось с Умберто. Он пропал после перестрелки в крипте собора. По всей вероятности, он сорвался вниз, когда обрушился пол, но никто своими глазами не видел, как это случилось, — все были слишком заняты поисками меня.
Бесследно исчезли и сапфиры с изумрудами. Я думаю, земля забрала назад свои сокровища, поглотив глаза Ромео и Джульетты так же, как раньше вернула себе кинжал с орлом.
Дженис, напротив, была убеждена, что камешки прикарманил Умберто. Сестра считает, что он ушел по туннелям Боттини и зажил припеваючи в прилизанных салонах танго в Буэнос-Айресе или где еще селятся почтенные гангстеры на пенсии. После нескольких шоколадных мартини у бассейна в кастелло Салимбени Ева-Мария с ней согласилась. Умберто, доверительно поведала она нам, поправляя темные очки под большой шляпой с элегантно-обвислыми полями, с давних пор взял в привычку исчезать на несколько лет, а потом появляться как чертик из табакерки. Кроме того, считала она, если бы ее сын действительно сорвался в пропасть и упал в подземную реку Диану, он выставил бы голову над водой и позволил течению нести его, пока Диана не выплюнула бы его в какое-нибудь озеро. Иначе и быть не могло.
Чтобы попасть в церковь, нам пришлось пробежать оливковую рощу и питомник лекарственных трав с пчелиными ульями — утром брат Лоренцо показывал нам свои владения и проводил даже в уединенный розовый сад с высокой открытой мраморной ротондой.
Посередине маленькой часовни стояла бронзовая статуя монаха в натуральную величину с открытыми в дружеском жесте руками. Старый Лоренцо пояснил, что так монахи представляют себе облик первого брата Лоренцо, чьи останки погребены под полом. Это место задумывалось как уголок мира и размышления, сказал он, но так как мы были теми, кем были, для нас сделали исключение.
Приближаясь к церкви с Дженис, следовавшей по пятам, я на минуту остановилась отдышаться. Нас уже ждали Ева-Мария, Малена, кузен Пеппо с ногой в гипсе плюс и десятка два гостей, чьи имена я только начала заучивать. Рядом с братом Лоренцо стоял Алессандро, взволнованный и невероятно красивый, то и дело поглядывая на часы.
При виде нас он покачал головой и улыбнулся мне укоризненно и с облегчением. Как только я подошла, он притянул меня ближе, поцеловал в щеку и прошептал на ухо:
— Знаешь, я все-таки посажу тебя на цепь в подземной камере.
— Что за феодальные замашки, — отозвалась я, высвобождаясь из его объятий с наигранной скромностью, так как у нас были зрители.
