летающим… змеем.
— По мне, это похоже на дракона, — сказала я, отступив на шаг. — Знаешь, что я думаю? Могила за этой стеной. Видишь? — Я показала на длинную трещину в росписи там, где под слоем штукатурки находилась дверь. — Там явно часовня, такая же, как остальные. Салимбени наверняка устал держать тут круглосуточную охрану и просто замуровал вход. А что, неглупо.
Кокко не потребовалось других доказательств, и через минуту снова заработали дрели и кувалды. От резкого скрежета металла, сверлящего камень, едва не зашатались стены древней усыпальницы. Бандиты вгрызались во фреску с драконом, добираясь до скрытого придела. На этот раз на нас летели не только пыль и мелкие камушки — сыпался древний свод. Несколько золотых звезд выпали из своих гнезд с жалобным, обреченным звоном, словно отваливались зубчатые колесики самого мироздания.
Когда дрели, наконец, замолчали, отверстие в кладке было достаточно большим, чтобы протиснуться внутрь. За стеной действительно оказалась пятая часовня. Все бандиты по одному исчезли в проломе, и, в конце концов, мы с Дженис не устояли от искушения последовать за ними, хотя нас никто не принуждал.
Кое-как пробравшись через дыру, мы оказались в маленьком, тускло освещенном боковом приделе и едва не наткнулись на неподвижно стоявших гангстеров. Вытянув шеи, чтобы посмотреть, на что они уставились, мы разглядели лишь приглушенные блики чего-то большого, но через секунду кто-то все же догадался посветить на массивный поблескивающий объект, словно парящий над нами в воздухе.
— Твою мать! — очень чисто и от души сказал кто-то по-английски. От увиденного захватило дух даже у Дженис.
Двухфигурная золотая статуя оказалась гораздо больше и великолепнее, чем я себе представляла. Ее пропорции казались почти угрожающими, словно скульптор поставил себе целью добиться ошеломляющего эффекта — чтобы слабели ноги, чтобы люди падали ниц, умоляя о прощении. Я сама чуть не опустилась на колени.
Установленная на крышке большого мраморного саркофага, статуя, несмотря на слой шестисотлетней пыли, светилась теплым золотым блеском, над которым не властно время, и в тусклом свете наших фонарей почти сверхъестественно засверкали глаза золотых фигур — два нежных синих сапфира и два ярко-зеленых изумруда.
Тому, кто не знал истории двух злосчастных влюбленных, статуя говорила не о горестях, но об истинном чувстве. Коленопреклоненный Ромео с нежностью обнимал Джульетту, лежавшую на его руках, и они смотрели друг на друга так пристально, с такой любовью, что зрелище проняло меня до глубины души, до самой темной щелочки, в которую забилось мое сердце, и разбередило свежую рану. Наброски в мамином блокноте явно были плодом ее воображения; даже самые прочувствованные варианты не шли ни в какое сравнение с этим золотым шедевром.
Стоя у могилы Ромео и Джульетты, справляясь с душившими слезами и горьким сожалением, я не могла поверить, что приехала в Сиену чуть больше недели назад с целью найти полумифический клад и четыре драгоценных камня огромной стоимости. Все это было передо мной, но у меня не осталось ни малейшего желания вступать во владение глазастой золотой статуей. Даже будь она моей, я готова была тысячу раз расстаться с ней, чтобы оказаться наверху, в реальном мире, подальше от всяких Кокко, и в последний раз увидеться с Алессандро.
— Как ты думаешь, их положили в один гроб? — прошептала Дженис, прервав мои невеселые раздумья. — Иди сюда… — Она растолкала бандитов локтями, таща меня в арьергарде, и когда мы оказались у самого саркофага, взяла мой фонарик и направила на вырезанную в камне надпись. — Смотри! Итальянскую легенду помнишь? Как ты думаешь, это оно самое?
Мы наклонились совсем близко, но не могли разобрать итальянский.
— Как же это… — Дженис свела брови, сосредоточенно стараясь вспомнить английский перевод. — Ах, да! «Здесь лежит стойкая и верная Джульетта… Которую силой любви, с милостью Божьей…» — Она беспомощно замолчала, забыв окончание.
— «Разбудит Ромео, ее законный супруг, — тихо подхватила я, зачарованно глядя в золотое лицо Ромео, смотревшего прямо на меня. — В час неизреченной милости».
Если в трактате, который перевел нам маэстро Липпи, была правда, а все говорило в пользу этого, тогда старый маэстро Амброджио лично наблюдал за созданием этой статуи в 1341 году. И, конечно же, он, близкий друг Ромео и Джульетты, поставил первейшей целью передать сходство, внешнее и внутреннее. Значит, мы видим Ромео и Джульетту такими, как они были на самом деле.
Но Кокко со товарищи проделал долгий путь из Неаполя не для того, чтобы предаваться грезам. Двое бандитов уже залезли на крышку саркофага, соображая, какие инструменты брать, чтобы ловчее отковырять драгоценные глаза золотых фигур. В конце концов, они порешили, что тут не обойтись без специальных сверл, и когда дрели собрали и подали им, они повернулись к фигурам — один к Ромео, другой к Джульетте, готовые приступить к делу.
Увидев, что готовится чудовищный акт вандализма, брат Лоренцо, до этого момента мирно стоявший в сторонке, бросился вперед и попытался остановить бандитов, умоляя их не трогать статую. И дело не в уничтожении произведения искусства — монах явно был убежден, что похищение глаз Ромео и Джульетты навлечет на нас невыразимое зло, которое погубит всех. Но Кокко больше не нуждался в суевериях брата Лоренцо: он резко оттолкнул монаха в сторону и приказал своим людям начинать.
Если завывания дрелей в средневековой кладке казались пыткой, то звук сверл по металлу показался подлинно адским изобретением. Выбираясь из толпы грабителей, зажав уши руками, мы с Дженис понимали, что приближается конец нашего похода.
Выбравшись через пролом в главную часть крипты и вытащив за собой встревоженного и расстроенного брата Лоренцо, мы увидели, что древняя усыпальница буквально рушится на глазах. По расписным стенам и своду замысловатой паутиной побежали трещины; достаточно было малейшей вибрации, чтобы все поползло по швам.
— По-моему, надо делать ноги, — нервно озираясь, сказала Дженис. — В соседнем помещении, по крайней мере, только мертвецы.
— А потом куда? — спросила я. — Сидеть под дырой в потолке, дожидаясь, пока эти… джентльмены придут подсаживать нас под задницу?
— Нет, — отозвалась сестрица, потирая локоть, оцарапанный очередной сорвавшейся звездой. — Одна из нас может помочь выбраться другой, и эта другая проползет обратно по туннелю и приведет помощь.
Я взглянула на сестру, сообразив, что она права, а я идиотка, что не подумала об этом раньше.
— А кто пойдет? — нерешительно спросила я.
Дженис криво улыбнулась:
— Ты и пойдешь. Тебе есть что терять… — И добавила с прежней лукавой усмешкой: — К тому же только я знаю, как надо разговаривать с Кокосом.
Секунду мы стояли, глядя друг на дружку. Затем краем глаза я увидела, что брат Лоренцо преклонил колени перед одним из разоренных алтарей и молится Богу, который давно покинул это место.
— Я не могу, — прошептала я. — Я тебя здесь не оставлю.
— Придется, — твердо сказала Дженис. — Если ты не пойдешь, пойду я.
— Хорошо, — согласилась я. — Иди. Прошу тебя.
— Джулс! — Она обняла меня за шею. — Ну почему ты вечно лезешь в героини?
Дальнейшее избавило нас от бурного эмоционального спора за обладание мученическим венцом. Скрежет и завывания дрелей прекратились, и из придела повалили бандиты, смеясь и подшучивая над своими приключениями и перебрасываясь четырьмя драгоценными камнями с грецкий орех величиной. Последним вышел Умберто. По его лицу я догадалась, что он думает о том же, о чем и мы: закончено ли наше участие в делах Кокко и неапольской шайки или они захотят чего-то еще.
Словно прочитав наши мысли, мужчины прервали веселье и уставились на нас с Дженис, застывших на месте, прижавшись друг к дружке. Кокко разглядывал нас с особым удовольствием; насмешка на его лице говорила, что он отлично знает, какую дополнительную пользу мы можем ему принести. Но, раздевая глазами Дженис, он понял, что, несмотря на бесстрашные выходки, перед ним еще одна испуганная девчонка, и его глаза стали холодными. Он сказал что-то своим людям, отчего Умберто прянул вперед,
