верилось с трудом. И все же ситуация была неоднозначной. Николь первой нарушила затянувшуюся паузу:
– Это можно прояснить единственным способом. Я позвоню Антуану прямо сейчас.
– Если только… – задумчиво проговорил Мэттью, – если только не сам Антуан направил своего человека, вот этого самого цыгана, вам вслед. Он же знал, куда вы собираетесь?
– Подождите! Ведь сам Антуан улетел куда-то на следующий день. В Тибет? – вспомнила Сэнди.
– Правда, – с досадой согласилась Николь. – Но ничего другого, кроме разговора с ним, на ум не приходит. Будем надеяться, что телефон доступен и в Тибете, если он еще не в каких-нибудь горных монастырях.
Им повезло. Через две минуты Николь уже говорила с Антуаном, описывая ему причину звонка, убеждая, что Мэттью не могло померещиться, и выслушивая ответы.
– Антуан знаком только с одним из них, Романо. Остальных, во всяком случае, по его утверждению, видел впервые, – сказала она, закончив разговор. – Но он полностью доверяет Романо и считает его своим хорошим другом. Он обещал связаться с Романо и перезвонить, если что-нибудь узнает о цыгане с бубном.
В ожидании звонка, Сэнди и Николь попытались максимально точно вспомнить тот момент вечера, когда у Антуана появились цыгане. Обе заметили, что единственный из четырех, включая девушку, человек с бубном не пел вместе с остальными. Вначале он лишь подыгрывал на бубне, причем, казалось, не всегда попадал в ритм. И, наконец, он исчез раньше, чем ушли остальные. Тогда никто не обратил на это внимания, подумав, что так по какой-то причине распорядился Романо, но сейчас это казалось странным. Мэттью захотел внимательнее пересмотреть фотографии, и тут уже Сэнди, вновь вглядевшись в лицо цыгана, как и Мэттью несколько минут назад, вскрикнула:
– Послушайте… Это же он!
Николь и Мэттью, ничего не понимая, уставились на нее.
– Мне казалось, что я где-то видела это лицо, я же еще там об этом сказала, – начала объяснять Сэнди, – но не могла вспомнить, где. Думала, что он просто похож на кого-то, а теперь уверена… То есть, нет, может быть, мне уже все мерещится, но я думаю, это был он – тогда, в Берлине. Помнишь, Николь? В кафе мне показалось, что кто-то за соседним столиком пытается подслушать наш разговор, а потом он внезапно исчез.
– И ты туда же! – удивилась Николь. – Осталось мне вспомнить, как он устраивал нам с Лео и Саймоном козни три месяца назад в Ирландии, когда мы еще и не помышляли о Писарро! Правда, был тогда лысым, голубоглазым, без усов и вообще немым! Иначе я буду чувствовать себя в вашей компании ущербно.
– Николь, я же ничего не придумываю, – будто оправдываясь, сказала Сэнди. – Только в Берлине он действительно был без усов, поэтому у Антуана я его и не узнала.
Некоторое время все пили чай в тишине, погруженные в свои мысли. Наконец, раздался тихий звонок, и Николь демонстративно неторопливо взяла трубку со стола. Она долго молча слушала, почти не перебивая собеседника, потом завершила разговор словами:
– Спасибо большое, Антуан. Не переживайте, это не больше, чем подозрения, у нас все в порядке. Мы постараемся держать вас в курсе. Еще раз спасибо. До свидания.
– Что там? – не выдержала Сэнди.
– Романо тоже видел этого цыгана впервые, – задумчиво проговорила Николь. – Они с другом и девушкой пришли проводить Антуана. Втроем. Возле дома их встретил незнакомый мужчина, которого Романо принял за одного из гостей Антуана. Цыгане решили, что тот просто вышел на несколько минут на свежий воздух... Мужчина попросил у девушки бубен, вошел вместе с ними и, когда они начали играть, изрядно мешал им, не попадая в ритм, но они из деликатности не останавливали его. Когда он внезапно исчез, они, как и мы, не придали этому значения, считая, что это не их дело. Бубен они нашли на капоте своей машины, когда уходили…
– Иначе говоря, мы решили, что это один из них, а они – что это один из нас, – проговорила Сэнди. – Если только Антуан говорит правду, и это не его соглядатай. Ловко…
– Хорошо, что мы успели убрать письмо со стола до прихода цыган, – заметила Николь. – Этот тип украл бы его, пока мы были увлечены звоном серебряных струн, черт бы их побрал...
– Может, он вовсе и не цыган, – предположила Сэнди, – хотя и на француза он не слишком похож.
– Помните того человека, который встречался с вами в Париже, «В темноте«? – спросил Уоллис. – Мы о нем ничего не знаем, а вот ему было прекрасно известно о наших поисках. Может быть, это был он?
– Действительно, – с??гласилась Николь, – он же заявил, что талисман принадлежит другой семье. И, если Сэнди права, и он в самом деле следил за нами с самого Берлина…
– Мы считали, что в Париже с нами встречался человек Аса, – внимательно глядя на Мэттью, сказала Сэнди. Уловив возмущенную реакцию англичанина, она быстро добавила: – Или вы исключаете, что Ас мог решить, что пока вы работаете с нами, еще кто-то будет присматривать не только за нами, но и за вами тоже?
– Не думаю, что это возможно, – справившись с собой, ответил Мэттью. – Это было бы… некорректно.
– А откуда тогда, если не от Аса, который узнал об этом от вас, ему стало известно, что далее мы отправимся в Марокко? – продолжала настаивать Сэнди, снова очевидно нервируя Уоллиса. Но ответила за него Николь:
– Это, я думаю, объясняется просто, – сказала она. – Если он появился там еще до цыган, он запросто мог подслушать, о чем мы говорим. Окна на террасу были все время открыты – в комнате было очень жарко от камина. Но все это – гадания на кофейной гуще. Я думаю, мы узнаем ответ, только когда поймем, о какой другой семье говорил человек «В темноте». Наш так называемый цыган явно действует в ее интересах.
– Альмагро? – предположила Сэнди. – Ведь это с ним не поделил талисман Писарро и, в конечном счете, оба поплатились за это жизнью.
– Я размышлял об этом, – вновь совладав с собой, сказал Мэттью.– Возможно, речь идет о потомках Атауальпы? Все же это ему принадлежал изначально талисман. Кстати, Чучо Гузман, как вы помните, не только потомок Писарро, но еще и прямой потомок Атауальпы! И на встрече «В темноте», которая была назначена сразу же после вашего визита к нему, это вполне мог быть его человек.
– Но не в Берлине же! – вскричала Сэнди.
Бесплодные гадания, от которых, казалось, можно было начать подозревать уже всех без исключения, и в чем угодно, были прерваны появлением в рияде Ибрагима аль-Пизари в сопровождении пожилого носатого человека невысокого роста в белом несколько помятом костюме.
– Это месье Леви, о котором я вам говорил, – с привычным высокомерием представил его Ибрагим. – Историк искусства, коллекционер, и лучший в Марокко оценщик древностей. Я рассказал ему о нашем деле, – добавил он, сделав ударение на слове «нашем».
– Весьма польщен, – произнес, как-то карикатурно приседая, Леви. – Месье аль-Пизари крайне заинтересовал меня… Я, видите ли, неплохо знал коллекцию, принадлежавшую его семье. К сожалению, распроданную… – разведя руками, скорбно добавил он. – Однако, о нынешнем местонахождении некоторых вещей мне, к счастью, известно, и, возможно, я смогу как-то содействовать вашим поискам… Не мог бы я взглянуть на письмо, о котором мне говорил уважаемый Ибрагим?
Письмо было продемонстрировано, и Леви долго елозил по нему извлеченной из потертого портфеля лупой, вплотную приставив к ней гедонистический нос и удивительно цепкие для его возраста глаза. Ибрагим с тревогой следил за его телодвижениями до тех пор, пока Леви не откинулся в кресле, спрятал лупу в портфель и едва заметно кивнул ему. Вероятно, подозрительный аль-Пизари воспользовался его услугами не только как знатока марокканских коллекций, но и для подтверждения подлинности письма, которое несколько часов назад он решительно назвал фальшивкой.
– Очень интересный документ, – вытирая платком вспотевший лоб, проговорил Леви, – чрезвычайно интересный… Это письмо – само по себе сокровище, а уж если, благодаря ему, отыщется амулет верховного вождя империи инков… Так сразу я, конечно, ничего не могу сказать… Нужно подумать, навести справки…
