– Да я же тебе показывала – у нее в комнате, на серванте, его портрет стоит. В рамке.
– Кроме шуток?
– Какие шутки, Мотька! Неужели ты не заметила?
– Нет, не успела! Ну и что теперь со всем этим делать? Аська, давай позвоним мальчишкам, может, они что-нибудь придумают!
– Они нас только на смех поднимут! Подумаешь, какая-то баба держит у себя его портрет.
– Я, между прочим, тоже не отказалась бы! – заявила Мотька.
– А мне как-то от этого тревожно! Мне почему-то кажется – она этот портрет у себя держит, чтобы не забывать о мести.
– Слушай, у меня идея! Ты не знаешь, Николай Николаевич будет сегодня на концерте?
– Николай Николаевич? Не знаю, а что?
– Можно было бы с ним поговорить в неофициальной обстановке, посоветоваться, он хороший мужик! Неужели ж он не придет на концерт после того, как Игорь Васильич его прослушал, посоветовал в консерваторию поступать?
– А если он занят, если билета не достал?
– Да он же мент, пройдет как-нибудь и без билета.
– Он, кажется, не из таких… Но вообще идея неплохая, у него в этой истории глаз совсем свежий будет, а у нас, наверное, как говорил Шарапов, он уже замылился! Нам всюду какие-то жуткие убийцы мерещатся.
– Не просто убийцы, а убийцы Феликса!
– Вот именно, – засмеялась я.
Глава XIX
ЕСЛИ БЫ НЕ МЕФИСТОФЕЛЬ…
Почему-то всякий раз в Большом зале консерватории мне нестерпимо хочется, чтобы концертант (но не дедушка, конечно) споткнулся о порог при выходе на сцену. Прекрасно понимаю, что это гнусное желание, но ничего не могу с собой поделать.
На концерт мы приехали всей семьей, оставив в квартире только Лорда, Мефистофеля и двоюродную сестру тети Липы – Лизавету. Это очень веселая молодая женщина, которой предстоит сегодня накрыть на стол и по Липочкиному звонку поставить в духовку жаркое. При виде Лизаветы дедушка всегда поет:
А Лизавета неизменно начинает хихикать в кулак и отвечает:
– Ой, да ну вас!
Тетя Липа, нарядная, взволнованная, сидит вместе с мамой и папой в ложе. С ними же сидит и Ниночка, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, а мы с Мотькой гордо восседаем во втором ряду партера, слева от прохода.
Я ужасно люблю дедушкины концерты. Он сейчас редко поет в Москве, а публика его любит, ждет, волнуется. Все его поклонницы уже знают, что он женится на парижанке, они смотрят на ложу, шушукаются, шуршат букетами… Многих я знаю в лицо и уверена, что они готовы вцепиться в волосы любому, кто попробует хоть что-то дурное сказать об их кумире.
В первом отделении дедушка поет арии из опер, а во втором – песни Шуберта и романсы Даргомыжского и Римского-Корсакова.
И вот они с Александром Ефимовичем выходят на сцену. Дедушка – во фраке, а Александр Ефимович – в смокинге, такие торжественные, красивые!
Первый номер у дедушки всегда чуть хуже остальных – сказывается волнение, но пока он поет эту первую вещь, он успокаивается, голос уже звучит свободно, и дальше все идет прекрасно. Плохих концертов я что-то не припомню.
К середине первого отделения публика уже наэлектризована, многие поклонницы не выдерживают и после каждого номера начинают подносить букеты. Дед всем им улыбается и старается как-то обыграть каждый букет, чтобы никому не было обидно. «Я же знаю, – говорит он, – они порой во всем себе отказывают, чтобы купить букет, так как же я могу просто швырнуть его на рояль, даже не взглянув?!» Приподнятая праздничная атмосфера концерта проникает в кровь, и я чувствую себя счастливой. С Мотькой происходит то же самое. Мы с нею изредка переглядываемся и восторженно улыбаемся. Глаза у Мотьки чуть пьяные. У меня, наверное, тоже. После очередного номера поклонницы ринулись к сцене с букетами, и вдруг Мотька толкает меня локтем. В третьем ряду партера, справа от прохода, сидит Феликс. Он, очевидно, только что появился, не могли же мы его не заметить. И сразу настроение падает, в сердце заползает тревога. Нет, нельзя, чтобы он испортил мне дедушкин концерт. С какой стати! Я беру себя в руки и пытаюсь выкинуть его из головы. И вот первое отделение кончается. Публика в восторге. Опять цветы, цветы… Теперь еще выносят корзины от администрации, от филармонии, красивые корзины, но обычные, и вдруг… трое служителей выносят и ставят на сцену даже не корзину, а целую лодку белой сирени.
– Аська, какая красота! – восторженно шепчет Мотька. – Ее к вам домой повезут?
– Не думаю, тут целый грузовик нужен!
Взгляд мой падает на Феликса, и я тут же понимаю, что эта корзина от него. Интересно, он ведь, кажется, не знаком с дедом? Или он его горячий поклонник?
В антракте дедушка никого к себе не пускает, даже Ниночку. Мы с Мотькой выходим в фойе. Феликс кивает нам, но мы, не сговариваясь, делаем вид, что не замечаем его, и гордо проходим мимо. А почему – и сами не знаем. На каждом шагу попадаются знакомые, а вот и Николай Николаевич. Без формы я его не сразу узнала.
– Ася! Матильда! Привет, девочки!
