Правильно говорят: «Милые бранятся – только тешатся». Однако пока они бранятся, кое-кто может очень удачно использовать это для себя. Бригитта решила быть последовательной. Раз уж однажды пустилась на обман любимой хозяйки ради своей безумной страсти, значит, можно и повторить эксперимент. Теперь она все рассчитала точно. Она тоже слыхала от филидов острова Эрин о страшной силе даже совсем крохотных капель любовного зелья, о магическом влиянии их на юных девушек, а в особенности – на мужчин. И потому свято верила: Тристан может и будет принадлежать ей. Или напрасно прослыла она в родной Ирландии обольстительницей и самой коварной обманщицей мужчин?
С давних пор припасала Бригитта для особого случая бочонок непростого шведского пива с добавлением сока буйного краснолистника. Пиво было знатное на вкус, золотисто-прозрачное, пенное – не чета ирландскому или уэльскому, а сок краснолистника действовал на всех одинаково грубо и просто – вызывал сильное плотское желание как у мужей, так и у жен их. Да, тот любовный напиток, что варила королева Айсидора из тридцати восьми трав по особой колдовской методике, одаривал людей любовью небесной, а значит, вечной, любовью, которая сильнее смерти и потому сама смертью становится. А пиво с буйным красноватым соком предлагало им простую земную радость на одну ночь или на столько ночей, на сколько хотелось растянуть эту радость, повторяя возлияния вновь и вновь.
Тристан был мрачен, и Бригитта просто предложила ему выпить хорошего пива, пообещав невиданный вкус и забвение всех печалей. Тристан рассеянно и робко улыбнулся. Он был тронут. Он даже не почувствовал подвоха. Он был как будто далеко отсюда. И преданность Бригитты своей хозяйке не вызывала у него ни малейших сомнений. А тот невозможный, тот сумасшедший эпизод на море и тем более еще раньше, в бане, – все это забылось как дурной сон, потому что было до того, ведь все, что было до того, казалось теперь просто нереальным.
Бригитта повела его на скотный двор. В пустом сарае, заваленном свежим сеном, стоял чудесный аромат, и здесь же, в специальной бадье с родниковой водою, припрятан был заветный бочонок. Бригитта вынула пробку и шепнула:
– Попробуй.
Он глотнул:
– Ой, действительно здорово!
И сама служанка глотнула.
Сквозь щели в крыше пробивались два пыльных солнечных луча. Один падал на Тристана, и тот, прищурившись, отшагнул в сторону. Зачем? Да затем, чтобы лучше видеть девушку, потому что второй луч падал на ее почти оранжевые, червонным золотом сияющие локоны и бесстыжие, смеющиеся серо-зеленые глаза – дьявольски красиво!
– Жарко-то как… – томно проговорила Бригитта и небрежно потянула за какой-то шнурок на своем платье.
Образовалось этакое декольте, совсем несвойственное местной культурной традиции.
Тристан шумно выдохнул, и она снова протянула ему бочонок.
– Пей, оно холодное, а здесь на сеновале воздух так прогревается за день! Правда, здорово?
Он уже со всем соглашался, отпив ароматной игристой жидкости на добрую кружку и глядя, как пьет Бригитта, а потом медленно обводит языком свои большие мокрые губы. Ему вдруг сделалось дивно как хорошо.
Они теперь вырывали бочонок друг у друга, и когда девушка в очередной раз припала к отверстию, не сводя озорных глаз с лица Тристана, она как бы случайно облилась пивом и засмеялась. Заливисто, заразительно.
– Ну вот, теперь уж точно платье снимать надо!
– Снимай, – проговорил Тристан, не узнавая собственного голоса, а в следующую секунду он увидел свои руки, помогающие ей раздеваться. Руки были как будто совсем отдельно от него, но в этом и заключалась особая прелесть ситуации: сегодня ему не хотелось быть хозяином положения, сегодня ему хотелось отдаться. Отдаться могучей силе внезапно накатившей земной любви. Любовь небесная и любовь земная.
«Ты сама толкнула меня к этому, Маша», – думал Тристан, а пальцы Бригитты уже снимали с него рубашку…
Так вышло, что королеве Изольде срочно потребовалась ее камеристка, а кто-то из добрых людей видел, куда она пошла. Видели и Тристана с нею. Кому могло прийти в голову, что в этом следует усмотреть нечто нехорошее? Да и было ли в этом нехорошее, с точки зрения всех людей, не ведавших великой тайны Тристана и Изольды? Но у Изольды сердце ёкнуло, и к сараю пошла она совсем одна.
Ворота оказались закрыты, однако в приотворенную калитку легко было зайти, не потревожив скрипучих петель. И она вошла. Она сразу услышала прерывистое дыхание и тихие стоны. Кто-то шевелился здесь, совсем рядом, за стогом сена, и стог легонько покачивался. Изольда сделала шаг, другой, третий и… перестала дышать: прямо перед нею, на расстоянии трех вытянутых рук, не более, освещенная яркими солнечными пятнами, сидела ее служанка. Ноги абсолютно голой Бригитты были раскорячены, как у лягушки, а руки, поднятые над головою, держали перевернутый бочонок, из которого явно иссякающей струйкой текло на юную высокую девичью грудь странное розоватое пиво. Тристан же, стоявший на четвереньках, допивал и долизывал это пиво уже не с груди, уже гораздо ниже, и Бригитта дрожала, ерзала и извивалась все сильнее, все конвульсивнее. Наконец она простонала:
– О, ради Христа, иди, иди ко мне!..
И Тристан едва ли не в прыжке резким толчком вошел в нее. Бригитта на мгновение замерла, как неживая, и приоткрыла глаза…
Их взгляды встретились – взгляд королевы и ее камеристки. Ужас, животный страх смерти расширил зрачки ирландской девчонки, превращая зеленые кругляши радужной оболочки в черные, бездонные провалы, но уже в следующий миг невероятной силы оргазм накрыл все ее существо, и, закричав, Бригитта потеряла сознание. А Тристан, почуяв неладное, хотел оглянуться, но и его настигла столь мощная любовная судорога, что молодой рыцарь даже шеи повернуть не сумел, а повалился обессиленно одним недвижным телом на другое.
И тогда, словно вспугнутая птица, Изольда ринулась наружу.
