«Ненавижу, ненавижу, ненавижу! – стучало в мозгу неотвязно. – Кого? Ну конечно же ее, эту рыжую девку, подлую, гнусную предательницу, лгунью, безбожницу, развратницу…»
«Развратницу», – повторила про себя Изольда.
Развратница – это было ключевое слово в списке обвинений. Отчего же? Разве это самый страшный грех? И вдруг Изольда поняла. Она ведь, собственно, не ревновала. Любимого Тристана вообще простила сразу. Она сама виновата, она неправильно поговорила с ним, она обидела его и не попыталсь утешить, она самолично толкнула его в объятия Бригитты, а эта рыжая курва опоила ее славного героя и, по существу, изнасиловала.
«Ну, это уж тебя заносит, подруга, – прервала она излишне эмоциональный поток собственных мыслей. – Разве такого могучего во всех отношениях рыцаря можно изнасиловать? Его можно только очаровать, увлечь, совратить. Вот именно. Почему ж так легко удается Бригитте совращать мужчин? Почему?»
О, как долго шла к своей большой настоящей любви Мария! И с каким трудом дается теперь любовь Изольде! Небесная, земная, платоническая, плотская – все нелегко, путь к любви – сплошное преодоление себя. А эта бестия!.. Под Марка лечь? Пожалуйста, запросто! Тристана, едва ей знакомого, обласкать самым откровеннейшим и непристойным образом – ради Бога! А как легко еще раньше удавалось ей уводить с собою любого мужчину, любого юношу и удовлетворять их одними лишь пальцами и ртом, и постигать вершины разврата, сберегая при этом свою драгоценную девственность! Как легко!
А она, Маша-Изольда, именно этого всего и не умела. Ей хотелось, порою нестерпимо хотелось быть развратной, простой и бесстыдной, как кошка, но она всегда стеснялась слишком откровенных поз, слишком яркого света и всех этих буйных ласк губами и языком.
И все недополученное от нее Тристан получил теперь от Бригитты.
Нет, Изольда испытывала не ревность. Она тоже испытывала зависть. Жгучую и постыдную зависть, переходящую в лютую ненависть.
Но она прекрасно знала, что не умеет злиться подолгу. Поэтому, едва дойдя до своих покоев, поспешила призвать к себе двух рабов.
Уже перед самой лестницей наверх еще одна мысль догнала ее и ужалила, точно пчела: «А ведь Бригитта будет теперь для меня непобедимой соперницей. Во-первых, Тристан, познавший любовь земную, и оправдавший собственную измену моей неизбежной двойной жизнью, не станет отказывать себе в маленьких радостях время от времени. А во-вторых, Бригитта в низости своей (а раз уж началось падение, его теперь точно не остановить!) будет иметь возможность диктовать мне, хозяйке, условия. Ведь иначе, попробуй я только перечить ей, все, что известно Бригитте, станет известно Марку и его двору. Я буду изгнана с позором, а Тристан казнен. Или наоборот».
Она не могла вспомнить, как правильно, как было в истории. Да и бессмысленно теперь вспоминать. Жизнь ее катилась куда-то совсем не по легенде. Все красивые древние поэмы и романы уже не имели к этому кошмару никакого отношения. А жить было все-таки надо.
«Только не раскисай, королева!» – приказала она себе.
И тут вошли рабы. Огромные страшные мужики. Один косматый, заросший спутанными соломенными волосами, как огородное пугало, а руки его, длиннющие и тоже по локоть в светлой шерсти, больше всего напоминали передние лапы гориллы-альбиноса. Второй был еще страшнее – губастый, кучерявый, с плоским, будто раздавленным носом и черный весь, как сапог, – мавр. То есть звали его тут мавром, но этнически это был явно какой-нибудь банту из Центральной Африки. В глазах у обоих таился оптимистический огонек полнейшего идиотизма и безусловная готовность за деньги и свободу исполнить любой приказ.
– Ну вот что, братва. («Братва» она сказала по-русски, этим допотопным киллерам было все равно, как к ним обращаются.) Завтра утром вы пойдете с моей служанкой Бригиттой в лес за целебными травами. Я прикажу ей, она умеет их собирать. А вы объясните девушке, что знаете особые места. И заведете ее так далеко, как только сможете… В общем, я хочу, чтобы она… больше никогда сюда не вернулась. Если сумеете выполнить все в точности, как я прошу, получите свободу, коней, оружие и новую одежду.
Изольда, конечно, недоговаривала. Ей было трудно произнести конкретные и самые страшные слова. В глубине души она надеялась даже перехитрить и саму себя, и Господа Бога. Она ведь на самом деле не желала смерти Бригитте. Уже не желала, потому что вспышка звериной ненависти естественным образом утихла. Ей теперь просто мечталось никогда больше не видеть соперницу, а лучше всего ничего и не знать о ней. Как она в реальной жизни представляла себе это, не хотелось даже думать.
И только рабы удалились, молча кивнув в знак полного понимания, на королеву вдруг обрушилась сильнейшая головная боль. Аж в глазах потемнело. Изольда, в панике перепутав назначение всех трав, выпила отвару девясила, потом еще какого-то зелья, и еще… Наконец боль отступила, и она уснула глубоким сном. И спала так крепко, что даже Марк не решился будить ее ни вечером, ни утром, а позволил отдохнуть почти до полудня следующего дня.
Рабы к тому полудню уже вернулись. И черный бросил на стол перед Изольдой жуткий кусок плоти, шершавый, розовато-сиреневый, а на срезе бордово-красный.
– Что это? – брезгливо осведомилась Изольда, еще не совсем очнувшаяся от тяжелого дневного сна.
– Это язык вашей служанки, – пояснило соломенное пугало. – Мы принесли его как доказательство. Ваша просьба исполнена в лучшем виде.
– Изуверы! – выдохнула Изольда Бог весть на каком языке и почувствовала, как рвотные спазмы сдавливают ей горло.
В эту секунду она была простой университетской девчонкой, которая про все подобные гадости читала только в книжках. И вот пожалуйста, по ее личному приказу удавили ее любимую – ну, пусть когда-то любимую – камеристку и запросто, как будто так и надо, притащили отрезанный язык, ожидая восторгов и благодарности.
«Держись, девочка, – сказала она себе, – то ли еще будет! Но если сейчас не вырвет, дальше все пойдет намного легче».
И она сумела преодолеть тошноту, и тут же ей захотелось знать подробности.
– Что сказала вам моя служанка перед смертью?
