Стоило ли удивляться, что именно Бригитта первой отказалась участвовать во все более раскованных сексуальных играх? Все-таки она была христианкой, а не буддисткой тантрического толка. Бригитта даже никогда не читала газету «СПИД-инфо», не листала «Икс-мэгэзин» и не смотрела итальянской порнухи с Илоной Сталлер. Вот так, безо всякой теоретической подготовки – и сразу группен-секс! Это было что-то запредельное для ирландской девушки десятого века, воспитанной в раннекатолическом духе. А потому было ей знамение: явился во сне Святой Патрик, покровитель острова Эрин, и грозил вечным проклятием, если она не прекратит тотчас же навлекать на себя гнев Господний греховными действиями.
И она прекратила. В одночасье. Да так затосковала, бедняжка, что попросила у королевы отпустить ее в монастырь. Прекрасная Белокурая Изольда плакала, но она была все-таки добра и не смогла отказать любимой рыжей камеристке, с которой так много было связано в ее жизни.
И Бригитта ушла однажды в ненастный день, надвинув темный капюшон на свою огненную шевелюру, прошла по двору, вскочила на лошадь, и вскоре фигура ее потерялась в дождевом тумане.
Тристан грустно пошутил:
– Представляю, как быстро она обучит лесбиянству весь монастырь.
– Дурак ты, – сказала Изольда. – В древних текстах об этом ни слова нет.
– Зато Джованни Боккаччо напишет очень цветисто веков через пять.
– Через четыре, – автоматически поправила Изольда.
– Ну, через четыре. Вот вернемся в Москву и почитаем.
– В какую Москву? – встрепенулась Изольда.
– В нашу Москву, – сказал Тристан и посмотрел на любимую.
Ливень зарядил основательно, и было непонятно, это слезы или капли дождя стекают у Маши по щекам.
На этом заканчивается
первая часть новейшего скеля
о Тристане и Изольде.
Они бежали вдвоем по лугу, и было им очень хорошо. Потом упали в траву и стали молча смотреть на небо. Ни о чем не надо было говорить. Ветер легонько шевелил траву и приносил издалека запах можжевеловой хвои и цветущего хмеля. Над головой покачивались высокие былинки, метелки вереска и конского щавеля, а совсем близко, если чуть повернуть голову, пестрели яркими пятнышками веселые желто-лиловые башенки. Маша приподнялась на локтях и увидела, что их вокруг много-много. Как будто она оказалась вдруг посреди моря, катящего издалека свои лимонно-фиалковые волны.
– Ты помнишь, как называются эти цветы? – спросила она.
– По-латыни? Melampyrum nemorosum.
– Ни фига себе! Тоже красиво. А по-нашему-то как, помнишь?
– Конечно, помню, – кивнул он. – Марьянник, или иван-да-марья. Семейство норичниковых.
– Каких-каких? Слушай, кто тебя ботанике учил? Ведь не в школе же такое дают.
– Разумеется, не в школе. Это один местный знахарь…
– Стоп! – Она словно проснулась. – Мы с тобой говорим по-русски. А местный знахарь – это кто?
– Знахарь был эринский. Кажется, он называл себя Кухулином.
– Слушай, а где мы? – встревожилась она еще сильнее.
– Мы? На совершенно замечательном летнем лугу. Среди цветочков.
– Я тебя серьезно спрашиваю. – Она надула губки.
– А меня остальное не интересует. Главное, что мы вместе, погода отличная и нам хорошо вдвоем.
– Ой! – новый всплеск удивления. – Что это за хламида на мне?
– Это блио, – пояснил он, – верхняя одежда типа плаща, равно мужская и женская.
– Да хоть в каком мы веке?
– А вот это тем более не важно! – улыбнулся он. – Расскажи мне лучше, что тебе снилось сегодня.
– Расскажу. – Она прикрыла глаза и задумчиво покивала. – Представляешь, такая ахинея!
– Рассказывай, рассказывай. Сны – всегда ахинея.
– Ну так вот. Привиделось мне, будто к нам сюда, в лес, нагрянул Марк вместе с этими бородатыми здоровяками, ну, Рыцарями Круглого Стола. А мы с тобой как будто в лесу жили, – пояснила она, и он вздрогнул от этого «как будто», но ничего не сказал, а продолжал слушать. – Окружили нас, и Марк начал выступать, мол, как же тебе не стыдно, Тристан, ты, мой любимый племянник, позоришь меня перед всей Логрией и лично перед товарищем Артуром, увел у меня жену, понимаешь, да и увел-то черт знает куда: ни печки, ни бани, ни постели нормальной, живете, понимаешь, в какой-то пещере, как бомжи, прости Господи!
