Мырддин никак не прокомментировал свои магические действия, наоборот, чтобы отвлечь от них, спросил:
– Вы хоть помните, как дошли до жизни такой?
– В смысле? – не понял Иван.
– Ну, с какой радости в лесу-то болтаетесь, а не у себя в замке?
– Не-а, – немного удивленно проговорил Иван. – Я не помню.
И Маша молчала. Она тоже утратила память об этом.
– Так вот. Сегодня, – со значением в голосе начал Мырддин, – у вас уже гораздо больше шансов вернуться.
– Почему? – спросила Маша.
Но никто не ответил, потому что никого уже и не было рядом с ними.
И тогда они посмотрели друг на друга и разом вспомнили, как именно попали сюда, в лес Мюррей, протянувшийся от северных берегов Корнуолла через весь Уэльс до южных земель Альбы.
Часть вторая
Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою; ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она – пламень весьма сильный.
Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением.
Глава десятая,
Тристан невыносимо страдал от отсутствия зубной щетки. Вроде сколько лет уже провел в этом дремучем средневековье, а все никак не мог привыкнуть. И теперь, когда жизнь сделалась вроде бы поспокойнее, смертельные схватки и даже любовные безумства остались позади, он решил помаленечку, в рамках возможного, заняться благоустройством быта. Этакая робинзоновщина. И оказалось, что при достаточной смекалке из британских подручных материалов десятого века многое можно сделать. В том числе и зубную щетку. Он выстругал изящную, хорошо ложащуюся в ладонь рукоятку из куска доброго старого вяза, на конце изобразил углубление под собственно щеточку, густо натыкал свиной щетины в специально сделанные прорези и залил хорошо твердеющей смолой. Ну конечно, не «Колгейт-плас» и даже не воспетая Марком Твеном профилактическая зубная щетка Петерсона, но удовольствие во время утреннего туалета получить можно. Труднее оказалось с пастой. Твеновский янки, помнится, с удивительной, можно сказать, небрежной легкостью начал производить в раннем средневековье свой замечательный «Нойодонт». Но то ли хваленая американская паста девятнадцатого столетия была на самом деле откровенным дерьмом в сравнении с нынешними шедеврами фармакологии и парфюмерии, то ли все эти рассказы о производстве – наглая ложь. Ведь Тристан над проблемой пасты попотел изрядно. Сушеные листья мяты ментоловый вкус так-сяк обеспечили, мел тоже камнем преткновения не стал, и получился зубной порошок. А вот достойного пластификатора – чтоб и не вредно, и для десен приятно – он так и не сумел найти, хотя искал долго. Сначала в Изольдиной ирландской аптеке, потом в ее же косметике.
А косметики у молодой королевы было уже к тому времени немерено, заметно больше, чем у Маши в Москве. Можно сказать, косметика стала здесь ее увлечением. К ирландским мазям и пудрам добавилась теперь еще одна коллекция. Изольда покупала новейшие средства у купцов, прибывающих с Востока, и с радостным удивлением открыла для себя, что там, в далекой Индии и еще более далеком Китае, делают уже практически все: и тушь для ресниц, и румяна, и тени, и помаду для губ, и даже лак для ногтей. В общем, жить можно.
Если что и угнетало Изольду всерьез, так это отсутствие водопровода, и однажды, когда она в очередной раз пожаловалась Тристану на дискомфорт, он вдруг сказал:
– Погоди, а помнишь, у Маяковского: «…как в наши дни вошел водопровод, сработанный еще рабами Рима». Мы-то вроде уже после Рима живем.
– Конечно, после, – сказала Изольда.
– Ну так и кликни своих рабов. Что они, хуже римских? Пущай сработают!
– Ванька, да ты же гений!
Ну и на следующий день строительные работы закипели. Руководил проектом, разумеется, Тристан, а прорабами были у него два смышленых карлика, которые схватывали все на лету и даже свои идеи выдвигали. Непосредственные же физические нагрузки легли действительно на рабов. Тристан, бывало, глядел, как споро и ловко работают эти здоровенные ребята, как радуются они доброму слову хозяина, хорошей погоде, вареному мясу с пивом, и начинал подвергать сомнению известный марксистский тезис о непроизводительности рабского труда. И так, с шуточками и песнями, за какую-нибудь неделю небольшой ручей, рушившийся веселым водопадиком неподалеку от стен замка, был запружен, взят в плен и направлен куда положено, то есть в покои королевы. Такая роскошь, как герметичные заслонки или тем более вентили, конечно, не предусматривалась. Но зато по ходу строительства они придумали, как сделать воду теплой – соорудили отстойник из темного камня и накрыли его черным железным листом, так что в солнечные дни вода там только что не вскипала.
Ну а когда хотелось еще погорячей – дело нехитрое, давно всем известное: воду грели в печке. Одним словом, культура банного дела была поднята в Тинтайоле на небывалую высоту. Случалось, и сам король Марк приглашал попариться в новые бани своих почетных гостей, а особенно родственников. И уж стоит ли говорить, что Изольда, принимая у Тристана работу на различных этапах, оставалась в недоделанном помещении вдвоем с любимым. Под видом решения особо важных технических проблем иной раз закрывались в бане среди бела дня и – как они это стали называть – занимались совместными испытаниями новой купели. Странные нравы местной знати не позволяли даже самым злобным недоброжелателям заподозрить, что в светлое время суток королева предается любовным утехам, да еще с личным телохранителем и племянником мужа. Этим и пользовались любовники. Ночью Изольда принадлежала королю Марку, который, впрочем, не слишком часто отягощал ее своими супружескими требованиями, а в остальное время – гуляй, Ваня, ешь опилки!
В новой купели им было особенно хорошо. Чистенькие, мокренькие, после чудесной теплой воды и ароматных травяных настоев, они теперь особенно любили развлечься оральными ласками, иногда так
