Отец провел его на кухню, достал из холодильника бутылку водки и налил юноше полный стакан. Потом налил себе.
– Ты давно ее знал? – спросил отец.
– Очень давно. Я любил ее.
– Выпьем, – сказал отец.
И они выпили.
– Как она погибла? – спросил юноша, помолчав.
– Ее повез домой какой-то пьяный матрос. И они врезались в грузовик с солдатами.
– Бред, – поежился юноша. – Почему матрос? Почему с солдатами? У нас что, семнадцатый год?
Отец ответил очень коротко. Он согласился:
– Бред.
Потом были похороны.
В тот день с утра и до поздней ночи падал снег. Падал и падал. Уже позднее юноше казалось, что там, на похоронах, не было никого – только он, она и этот безумный снег, от которого все вокруг становилось белым. Как у Арсения Тарковского: '…белый, белый день…'
А на самом деле народу там было – прорва: ребята из сборной СССР в своих красных олимпийских куртках с капюшонами, заваленные снегом, похожие на ватагу сошедших с ума и ошибшихся адресом санта- клаусов; большая группа солидных угрюмых военных, по запорошенным шинелям которых невозможно было определить не только их звания, но и род войск; наконец, какая-то немыслимая толпа черно-белых молчаливых фигур, протекавшая мимо, колыхавшаяся, таявшая…
И он вдруг понял раз и навсегда,
что нет на свете ничего страшнее,
чем слабость, нерешительность и глупость.
Ведь слабый, нерешительный и глупый,
он стал убийцею. Он знал наверняка,
что это так, но никому ни слова.
Он не хотел, чтобы его разубеждали
из жалости… Прошло тринадцать лет.
Он по-прежнему жив и по-прежнему считает себя убийцей. И, наверное, все так же, по-мальчишечьи беззаветно любит ее. Любит сильнее, чем живых. Ведь мертвые вне конкуренции.
В пачке, лежавшей на столике, не оказалось больше сигарет, и я поднялся, чтобы взять новую. Потом вспомнил, что в бардачке еще оставался 'Парламент', и принес его, включив по дороге радио.
В умирающем костре потрескивали поленья, ветер в березах зашумел сильнее, из облаков показался мутный, непроспавшийся глаз зеленоватой луны.
Татьяна сидела, поставив локти на столик и уперев лоб в ладони. Я опять не понимал, что с ней.
– Будет дождь, – начал я с нейтральной темы.
Она даже не шевельнулась.
– Извини, что я рассказал такую грустную историю.
– Да что ты, – сказала она, не поднимая головы. – За что извиняться? Просто я не понимаю, как ты жил с этим тринадцать лет. Кошмар. – Она еще помолчала. – Когда-нибудь я расскажу тебе другую историю про Машку. Только не сейчас, ладно?
– Про какую Машку? – вырвалось у меня.
– Про Машку Чистякову. Ты мне, конечно, не поверишь – тут надо все подробно рассказывать – но я- таки скажу. Скажу. Ты не убийца. Постарайся просто поверить мне. Я потом все тебе объясню. Ладно? И как ты жил с этим тринадцать лет?..
Она по-прежнему говорила, не поднимая головы. И я вдруг понял, и чуть не закричал, захлебываясь от непонятной мешанины всех чувств сразу:
– Да ты… Откуда?.. Неужели?!.. Да ты же…
И она вскинула на меня глаза.
– Да, я очень похожа на Татьяну Лозову. Очень похожа. Правда, на Татьяну Лозову тринадцать лет спустя! Паспорт показать? Или тебя устроит только пропуск в ЦСКА восемьдесят второго года? Дурачок ты мой!.. Ну, ладно, хватит.
Она резко встала и одним изящным движением сбросила с плеч голубую джинсовую жилетку. А потом медленно, томно изгибаясь и покачивая бедрами в такт тихой музыке, сняла футболку.
Я задохнулся от восторга и предвкушения. Она была права. Момент настал. Еще немного, и кто-то из нас сошел бы с ума. Лично я уже поскользнулся на самом краю и начал падать в клокочущую пучину безумия, когда моя восхитительная неполнозубая звезда протянула мне руку скорой сексуальной помощи. Чувствуете, какая лексика? Это у меня уже крыша поехала. Было с чего. Ну, посудите сами: десять дней назад похоронил мать, с утра ушел от жены, сразу вхлопался в жуткую аферу, тут же спас прекрасную незнакомку, влюбился с первого взгляда, а оказалось, что он не первый, а сто двадцать первый, и всколыхнулась в памяти страшная история тринадцатилетней давности, и заныла больная совесть, и это была лишь половина всего, моя половина, потому что у нее тоже было не все в порядке, она тоже кого-то
