– А шампанского не осталось? – спросила она не открывая глаз и переваливаясь на другой бок.
– Осталось, – сказал я, – но шампанское по утрам пьют только аристократы и дегенераты.
– Я вполне сойду за первую категорию, – хвастливо заявила Татьяна и окончательно проснулась. – Гарсон, кофе в постель.
– Вот ты и попалась, аристократка! Гарсон – это официант в кабаке, кофе в постель он принципиально подать не может. И я, кстати, тоже не могу, потому что никакого кофе нет, а вот шампанское – пожалте.
Я открыл бутылку, и Татьяна с наслаждением хлебнула из горлышка.
– А я предпочту коньяку, – поведал я, точно так же из горла прихлебывая 'Хэннеси', – один мой друг- писатель совершенно справедливо утверждал, что по утрам можно пить только 'Наполеон'.
– Мишутка, стоп! А как же ты будешь вести машину?
– Наивная девочка, разве ты не знаешь, что похмельный водитель гораздо страшнее пьяного. Наверно, осталась только одна страна в мире, где не разрешают садиться за руль после малых доз алкоголя. И наконец, неужели ты думаешь, что в обозримом будущем мне придется иметь дело с ГАИ?
– Не знаю, – сказала Таня и как-то грустно замолчала.
Я замолчал еще более грустно. Потом напыжился и сказал:
– А вообще, девочка моя, ты сейчас соберешься, оденешься и пойдешь на шоссе ловить машину. Так надо. Я оставлю тебе свой телефон, а ты оставь мне свой. Ладно?
– Хрен тебе, – ласково сказала Татьяна. (Она сказала еще ласковее, но я решил пощадить нравственность моих читателей).
– Я не могу тебя здесь оставить, – пожаловался я. – У меня очень важная встреча.
– А мне насрать на твою важную встречу, – сказала Татьяна (здесь я уже перестаю щадить нравственность моих читателей), – я люблю тебя и отныне буду любить всегда. И навсегда останусь с тобой вместе. Писатель, … твою мать!
'Хана, – подумал я. – Вот так мне, пожалуй, еще никто в любви не признавался. А может быть, я все еще сплю?'
И тут замигала сиреневая лампочка и загудел этот проклятый сигнал.
'О, Боже!'
– Татьяна, я сейчас буду разговаривать, так вот: тебя здесь нет. Ты поняла?
– Поняла, – ответила Татьяна, хлебнув еще немного шампанского.
– Ясень, Ясень, с добрым утром, вызывает Тополь.
Конечно, он сказал 'прием', но, пересказывая наш исторический диалог, я позволю себе не употреблять это дурацкое слово. Здесь и далее. Поверьте, очень тяжело с похмелья говорить каждый раз 'прием' – сблевануть можно.
– С добрым утром, Тополь, – вяло откликнулся я.
– Как самочувствие, Ясень?
– Нормально. Движемся прежним курсом.
– Ты один, Ясень?
– Почти. Со мной пятеро друзей с женами и двое слуг, но все пьяные в жопу, поэтому мы можем считать наш разговор конфиденциальным.
– Идиот! Прекрати паясничать. Пойми, наконец, уже настало утро. Она слышит нас?
– Нет, Тополь, она как раз пошла пописать.
Татьяна хрюкнула в ладонь, но Тополь, наверное, услышал и сказал:
– Брешешь ты все, Ясень. Тебе сейчас, конечно, хорошо, я понимаю. Наверно, принял уже. Но дело начинается серьезное. Пора включиться, Ясень. Иначе ты плохо кончишь.
– Кончаю я всегда изумительно хорошо, – самодовольно заявил я, но это была последняя шутка, я уже сам почувствовал, что хватит. – Слушаю тебя очень внимательно, Тополь.
– Ты …енно внимательно слушаешь! – Тополь сорвался на матюги, но в эфире что-то отчаянно заверещало, словно некий вселенский цензор вычеркнул из контекста площадную брань. – Ну, скажи, идиот, что я буду делать с этой твоей девкой?!
Я ответил холодно и зло, подчеркнуто разделяя слова:
– С этой. Моею. Девкой. Ты, Тополь. Ничего. Делать. Не будешь. Понятно?
И он почему-то вдруг сразу успокоился. Помолчал секунды три и начал говорить совсем о другом:
– Ты ехал в Заячьи Уши?
– Да.
– Ну, вот туда и поезжай.
– На 'ниссане'?
– Нет, на лошади. Я буду ждать тебя возле твоего дома.
