держался с достоинством.
– Хосе, – заговорила Верба нарочито по-испански. – Тебя любила я. И я б хотела быть твоей Кармен. Но жизнь, поверь, я сожалею, диктует нам совсем другой сценарий. Все вывернулось наизнанку. Изменник – ты. И у меня б не дрогнула рука вонзить в тебя кинжал. Но, к сожаленью, внутренний наш кодекс не позволяет убивать людей. И это хорошо. Ты не достоин смерти. Прощай, Хосе!
'Зачем она все это говорит? – недоумевал Тополь. Он вдруг поймал себя на том, что мысленно переводит фразы на русский ритмической прозой и даже пытается зарифмовать их – уж слишком несуразным пафосом проникнуто выступление Вербы.
Потом она перешла на английский и резко сменила тональность:
– Считаю необходимым пояснить: Хосе не имеет никакого отношения к гибели Сергея. Я специально занималась этим вопросом. Возможно, впрочем, предательство Гуардеса сыграло известную роль в подготовке убийства Роберто Пьяцци.
По залу прокатился шумок: так нельзя было говорить, никто еще не доказал сам факт убийства. Но Верба продолжала:
– Я говорю: возможно. А вот другое я знаю точно. Малина убила не русская мафия и не КГБ. Малина убил один из нас. Чужим такое не под силу. Так вот, запомните: этого предателя я найду сама. Обязательно найду. И пожалуй, я все-таки убью его. Потом, когда я сделаю это, можете судить меня. Я готова провести остаток жизни в тюрьме. Мне уже будет все равно. Честное слово. Спасибо, что выслушали.
Пока Верба говорила, Базотти все время смотрел в стол. Только теперь он вскинул глаза на Татьяну. Тополь ожидал увидеть в них раздражение, гнев или – того хуже – сочувствие и разочарование, боялся услышать слова обвинения или – презрительной жалости, но во взгляде Базотти читался однозначный, откровенный, чистый восторг. А слов не потребовалось – едва заметная хитрая улыбка была ответом Вербе.
Совещание закончилось одним днем. Опечаленный Разгонов, не имевший на этот раз возможности пообщаться с Татьяной наедине, вылетел в Рим. 'Пусть привыкает к жесткому графику', – подумал Тополь. А сами они решили чуть-чуть расслабиться. Вербе это было явно необходимо. Платан еще утром созвонился со своими родственниками в деревушке Черна под Иловой, не дальше ста километров от Зелены Гуры, и они махнули туда. Верба, специально разучившая несколько фраз по-польски, с порога заявила хозяевам:
– Jestem bardzo glodny! (Очень жрать хотим.)
И вечер, начавшийся на этой веселой ноте, так и катился до самой ночи легко и празднично – с водкой, с вином, со специально к их приезду запеченным поросенком, с анекдотами и шутками на разных языках.
Утром пан Антек предложил всем пойти за грибами, но из местных никто не откликнулся, наверно, надоело уже, а пан Стась, то бишь Платан предпочел выспаться. Они пошли втроем.
В лесу, где росло непривычно много дубов, было удивительно тихо и сумрачно после яркого солнца над изумрудными полями взошедших озимых. Тонко и грустно пахло осенней свежестью, грибами и прелыми листьями. И грибов оказалось много. 'Гжибы', то есть белые, попадались нечасто, зато косяком шли 'подгжибки' (говоря по-русски, моховики или поддубешники), а еще больше было 'зелэнок' – похожих на поганки, ядовитого желто-зеленого цвета, но изумительных, как выяснилось, на вкус.
Пан Антек увлекшись, ушел далеко вперед, и когда они остались одни, Тополь поставил корзину, прислонился к дереву и спросил Вербу:
– Кого ты имела ввиду, когда говорила о предателе?
– Дедушку, – сказала Татьяна.
– Не смешно, – откликнулся Тополь.
– А я вполне серьезно. Он не хочет мстить за Ясеня. Давно уже не хочет. Собственно, он перестал защищать его еще при жизни, а это и значит, предал. Неужели ты не понимаешь? Дедушка, мне кажется, понял.
Тополь вспомнил восторженные голубые глаза старика и сказал:
– Возможно. Я заметил, как он смотрел на тебя.
– А вот тут ты, Тополь, опять ничего не понял. Он же просто в меня влюблен, – сказала Верба.
– Да ну тебя!
Тополь махнул рукой и снова поднял корзину.
– Скажи. Есть на свете хоть один мужик, который в тебя не влюбился?
– Есть, наверно, – улыбнулась Верба, – но эту ошибку легко исправить.
– А-а-а! – закричал пан Антек, неожиданно появляясь из-за кустов. – Вот где вы спрятываетесь!
Звонок раздался на блатхате в Измайлове, и узнав такой знакомый, искаженный дребезжанием голос, Кислый показал одними глазами: всем вон. Братву как ветром сдуло. Кислый прижал плечом к уху трубку любимого телефона, дочистил двумя руками рыбий хвостик, аккуратно смахнул чешую на газетку и сообщил, что готов слушать.
– Вот что, дружище, – начал Высокий Шеф. – Настраивайся на серьезную работу. Сейчас самое главное понять, кто пойдет с нами дальше, а кто не захочет. За Гиви ты можешь поручиться?
– Гиви можете доверять, как мне. И Аркану, и Шнифту, и Лейгеру, и даже Папаше…
– Кому нельзя доверять?
– Шеф, многие люди просто не понимают вас. Люди не хотят заниматься политикой. Так по закону.
– Вот ты и объясни людям, Кислый, что времена ГУЛАГа и воровских законов кончились. Мы живем сегодня в демократической стране. У нее новые законы.
– Э-э, шеф! Это мы не раз слышали. Каждая кухарка у нас уже управляет государством.
