– Мы тебя сейчас в помойку закинем, – несмешно пошутил Тимофей, – если еще раз спросишь.
Тесчим строго сказал:
– На даче много не пей. Маринка говорит, там работы невпроворот. А приедете, мы с тобой тут вздрогнем. Хорошо?
– Хорошо, – согласился Тимофей. – Обязательно.
Странный был человек, этот его тесчим. Женился на Вере Афанасьевне, когда той было пятьдесят. Нет, Тимофей ничего не мог сказать – женщина она была хоть куда: красивая, представительная, породистая такая и всегда выглядела лет на десять моложе. Работала всю жизнь в аппарате министерства культуры, только когда пришел Губенко, поругалась с кем-то и до пенсии скромно дорабатывала в Некрасовской библиотеке. Там, в библиотеке и познакомилась с отставным полковником Чухановым на пять лет ее старше.
Муж Веры Афанасьевны, Маринкин отец умер в восемьдесят четвертым от лейкемии. Страшная это болезнь, и даже Тимофею вспоминать было жутко, как ходили они тогда все в больницу, обманывали его, говорили, что скоро поправится, а он кажется, чувствовал уже. Отличный был мужик Виктор Иванович – инженер-электрик, любитель преферанса, анекдотов и хорошей закуски, веселый такой, разговорчивый. С Тимофеем они всегда ладили.
Отставной полковник был совсем другим, но появился он вовремя. Когда Вера Афанасьевна уже не то чтобы тосковала по мужу, а скорее просто маялась от одиночества и непонимания молодыми. Что это было – любовь? Может быть. В свои тридцать Тимофей плохо представлял, что такое любовь после пятидесяти, но брак оказался прочным. Маринка, правда, относилась к отчиму настороженно, подозревала его во всех смертных грехах и в последнее время утверждала, что ходит он не вахтером сидеть в институт, а к любовнице. Все могло быть (тесчим – человек предельно скрытный), но Тимофея больше интересовало другое: откуда у Петра Василича деньги? Ну, хорошо, раньше была приличная полковничья пенсия – это понятно. А потом, после путча и всех реформ?
Когда оставшийся от Виктора Ивановича 'жигуленок' развалился буквально на ходу и с дачи его приперли на веревке, чтобы продать на запчасти, кто сказал: 'Вам нужна новая машина'? Тесчим. А Маринка и говорит: 'Нам на новую пока не хватает, а развалюху брать не хочется'. 'Сколько не хватает?' – поинтересовался тесчим, и по тону вопроса было понятно, что любопытство у него не праздное. 'Да штуки три не хватает, папа, – иногда, в минуту жизни трудную Маринка называла его 'папой', и отчим оттаивал, становился не таким суровым. – Штуки три, папа, мы же 'Ниву' хотим для дачи'. В итоге он выдал на машину аж четыре штуки. Новенькими, хрустящими стодолларовыми бумажками. Номера подряд, а год выпуска – восемьдесят восьмой. Никогда больше Тимофей такой валюты не видел. А к тому же чувствовал: деньги у тесчима не последние. Что и подтвердилась при покупке мебели. 'Откуда?' – мучил Тимофея проклятый вопрос. С полковничьей пенсии этаких бабок не насшибаешь, на синекуре не заработаешь.
Удивительно, что никто в семье, кажется, даже Вера Афанасьевна, не знал, в каких войсках дослужился Петр Васильевич до полковника, по каким городам и весям пролегал его ратный путь. Не любил он вспоминать прошлое, и Тимофей догадывался, что служил его тесчим не совсем в войсках, а в тех самых 'органах', о которых говорить не принято. Пил Петр Василич, хоть и часто, но немного, и сильно разговорчивее от водки не становился. Однажды только поведал вдруг в связи с каким-то телерепортажем, что воевал в свое время в Эфиопии. Это было интересное откровение. Про Афган, про Египет, Никарагуа, про Анголу даже слышать приходилось, а вот то, что офицеры наши реально сражались в Эфиопии, было для Тимофея новостью, и оставалось только предположить что это эфиопы и озолотили тесчима на всю оставшуюся жизнь. Ну, и эфиоп их мать!
– С ручника снял? – спросила Маринка, когда они, высадив Алика и попрощавшись с ним, ехали уже по кольцевой.
Был такой случай еще на старых 'жигулях' – двадцать километров пилил он на ручнике и стер задние колодки в ноль. С тех пор вопрос стал дежурной шуткой.
Но сейчас Тимофей даже не улыбнулся. Состояние уж больно поганое, впору забыть не то что о ручнике, а даже о том, куда бензин заливают. Однако ручник был отпущен, а бак полон. Тимофей давил на газ и мечтал только об одном: как он доедет до дачи, а там у него в сарае припрятана плоская бутылочка грузинского коньяка. По октябрьской погоде коньяк будет прохладным, а в саду еще наверняка остались поздние сорта яблок, и можно будет тут же закусить сладким анисовым, ярко-розовым, с таким чудесным матовым налетом…
С самого утра позвонил Тополь.
– Татьяна, что ты собираешься сегодня делать?
– Ты хочешь спросить, что я делаю сегодня вечером?
– Нет, я серьезно спрашиваю.
– А серьезно, – сказала Верба, – я собираюсь сегодня отдыхать.
– Отличное занятие для понедельника, – похвалил Тополь. – Может, тогда отдашь мне до вечера Лешку с Маратом?
– А что в нашей лавочке уже не хватает профессиональных телохранителей?
– Нет, Верба, мне просто нужны именно эти двое. Мы едем сейчас на встречу с бандитами… Слушай, долго объяснять. Отпусти ребят ко мне, а я тебе еремеевских пришлю, если нужно.
– Не нужно, – сказала Верба.
И через пять минут Лешка с Маратом отчалили.
Еще при жизни Ясеня Лешка Ивлев нравился Вербе, нравился как мужчина: простое открытое лицо, живые очень неглупые глаза, могучее тело настоящего культуриста. Женат он не был и на Татьяну, рядом с которой проводил большую часть жизни, засматривался порою тоже весьма недвусмысленно.
Теперь Ясеня не стало, уже и сороковой день минул, а Разгонов был далеко (да и причем здесь Разгонов?). Постоянное присутствие Марата, как бы спасавшее их от грехопадения, легко устранялось, но что-то все равно мешало, что-то удерживало Татьяну от такого привычного шага навстречу мужчине. Вдруг она поняла: лечь в постель с 'прикрепленным', с личным телохранителем – что-то удивительно пошлое виделось в этом. А во-вторых (или как раз во-первых?), секс перестал быть ее страстью, превратился не более чем в привычку, в скучное однообразное занятие независимо от смены партнеров.
Она спела свою лебединую песню в августе, она отдала Разгонову все, что не успела отдать Ясеню, она
