Хижина гуру лепилась на крутом склоне как птичье гнездо. Уму непостижимо, кто и как соорудил этот дом. Я снова вспомнила о вертушках, которые не могли бы здесь зависнуть – только теперь уже в мирных, строительных целях. Кстати, для водопровода с совершенно современной сантехникой использовался взятый в плен родник в глубине пещеры, а электроэнергию гуру получал от солнечных батарей, коими выложена была вся крыша его странной сакли, но я бы совершенно не удивилась, узнав, что для надежности глубоко в скальную толщу вмонтирован еще и небольшой атомный генератор. В жилище Шактивенанды изящнейшим образом сплелись разные времена: давно прошедшие седые века, из которых он черпал свою древнюю мудрость и – еще не начавшееся третье тысячелетие, представленное техническими супердостижениями – надо думать, подарками Тимоти Спрингера.
И внутри дома все было в том же стиле: компьютер, заваленный сушеными кореньями, рядом с факсом прекрасная статуя Будды из благородного потемневшего от времени дерева, 'сидишный' плэйер, спрятавшийся в складках расшитой золотом бордовой парчи, уставленный колокольчиками, лампадками, кувшинчиками, свечками, пирамидками какими-то – и все это в строгом, не случайном порядке, стены из бревен, досок или камня, на полах ковры, потолок струганый и покрытый лаком, а светильники – ультрасовременные. Много пластиковой мебели. И по всем комнатам – буквально вперемежку – портреты святых и календари с голыми девочками. Короче, таких пижонов я и в Москве видела, вся эта чертовщина и шизуха считается модной и по сей день. А еще я вспомнила, как Сергей про своих друзей тантристов рассказывал. Но здесь обещали что-то другое. Совсем другое. Странно.
Сам гуру поначалу впечатления особого не произвел. Был он не во фраке и не в драном свитере для эпатажа, а, как и положено им, 'гурам' – босой, в тривиальной шафранного цвета тоге, и с такой же шафранной лысиной. Лысина, как, впрочем, и вся кожа его, были темнее тоги. На руках – браслеты, в одном ухе – серьга, на лбу – жирная красная точка. В общем гуру, как гуру. И поздоровался он с нами молча, приложив к груди сложенные ладони.
Ну, а потом, тривиальщина и банальщина кончились.
– Нанда, сделаешь что-нибудь пожрать? – сказал Сергей на чистейшем русском.
Гуру кивнул и, прежде чем уйти на кухню, разразился длинной тирадой по-французски, меню, что ли, зачитывал, а Ясень на все это отозвался коротко:
– Ви, ви.
– Как ты его назвал? – спросила я ошарашенно.
– Нанда. Для краткости.
– А так можно?
– По всякому можно, главное – человека не обидеть.
– Погоди, а мне с ним по-какомски говорить?
Я уже ничего не понимала.
– Да по-какомски хочешь. Он языков восемьдесят знает, по-моему.
– Не может быть!
– Сам не верил, но пообщался с ним и понял: этот может. Просто он их учит не как мы с тобой, он их глотает в компактной форме, вроде таблеток.
– Да ну тебя, это фантастика.
И тут появился Нанда с подносом. Еды там было много всякой, попадалась и незнакомая. Гуру прокомментировал по-английски:
– Сергей, ты можешь есть что угодно, а вот вам, Таня, я буду объяснять, что можно, а чего нельзя. У вас сегодня день особенный.
И оказалось, что можно мне немного: кукурузный хлеб, овощи, фрукты, орехи, ягоды. Ну и ладно. Медитировать так медитировать. Пожрем как-нибудь в другой раз. Однако вина выпить он разрешил. Вино было легким, чуть сладковатым и очень странным на вкус. Из какой маракуйи или гуайавы его гнали, одному Богу известно, но пить можно было. Еще более странным оказался сам гуру. Пока ходил за едой и вином, он смыл точку со лба, снял браслеты (серьгу, правда, оставил) и наконец вместо тоги предстал перед нами в майке и вытертых джинсах. Тут уж я повнимательнее вгляделась в его лицо. Под смуглой, не исключено, даже раскрашенной кожей угадывались совершенно наши, я бы сказала, рязанские черты: крупный толстый нос, небольшие глубоко посаженные хитрые серо-зеленые глазки, мощные надбровные дуги, крепкие скулы, оттопыренные уши, высокий лоб и полные чувственные губы. Возраст? От сорока до шестидесяти – выбирай любой. Интеллект – судя по всему недюжинный. Физическое развитие – тоже. Религиозность, отрешенность, фанатизм – ноль, абсолютный ноль. Трезвый, рациональный, европейский взгляд на вещи. Конечно, это тоже могла быть роль, как и первая роль традиционного гуру. Кто же он? Ясень знал. Но не говорил. Такие правила игры.
Я обратилась к Нанде на дари. Несколько предложений, как раз застольных я помнила хорошо. Нанда откликнулся длинным цветистым тостом, смысл которого я, конечно, не сумела понять, но по спине пробежали мурашки от жутко узнаваемой гортанной речи. Потом я повторила свой эксперимент с португальским, ивритом, армянским и пушту. Эффект был прежний. Больше я не знала никаких экзотических языков даже в самых элементарных пределах. Я выдохлась. Нанда улыбнулся:
– Люблю, когда меня проверяют. Люблю, когда во мне хотят увидеть самозванца и безграмотного шарлатана. Люблю, когда не верят и сомневаются абсолютно во всем. А сильнее всего ненавижу слепую, фанатичную веру и нежелание думать, леность ума. Иногда ко мне приходят такие. По недоразумению. Смотрят в рот, копируют мои слова и жесты, рвутся целовать ноги. Как правило, я ничем не могу им помочь. Они – пациенты психиатра. Мои ученики – другие. Такие, как вы, Таня. С вами мне интересно работать, а значит, будет и результат. Начнем?
– Я так поняла, мы уже начали?
– Вы правильно поняли, – сказал он. – Только теперь мы покинем Сергея и попросим его не скучать. Пройдемте, Татьяна, в комнату для медитаций.
А в комнате для медитаций, тускло освещенной дрожащими огоньками лампадок, он прежде всего включил специальную тягучую, жалобно-тоскливую музыку, потом попросил мою левую руку и быстро, почти безболезненно сделал укол в вену.
