– Нет, – ответил он с чувством. – Не ради Ады.
– Красноречивый мужчина, не так ли?
Сейер тронулся с места.
– Ты ему веришь? – спросил Скарре, показывая рукой: поворот направо возле «Рундинген».
– Не знаю. Но его отчаяние показалось мне настоящим. Безусловно, в мире есть плохие, расчетливые женщины. И матери имеют преимущественное право на ребенка. Это наверняка больно – остаться без дочери. Может быть,- сказал он задумчиво, проезжая между трамвайными рельсами, – может быть, это биологический феномен, который призван защищать детей. Неразрывная связь с матерью.
– Ужас! – Скарре слушал и качал головой.- У тебя же есть дети! Ты сам-то веришь в то, что сейчас сказал?
– Нет, я просто думаю вслух. А ты как считаешь?
– У меня же нет детей!
– Но у тебя есть родители, верно?
– Да, у меня есть родители. И я боюсь, что я неизлечимый маменькин сынок.
– Я тоже, – задумчиво сказал Сейер.
Эдди Холланд закрыл за собой дверь финансового отдела, дал короткие указания секретарю и уехал. Через двадцать минут его зеленая «Тойота» въехала на большую стоянку. Он заглушил двигатель, закрыл глаза и продолжил сидеть, словно ожидая какого-то события, которое заставит его уехать назад, не окончив дела. Ничего не произошло.
Наконец он открыл глаза и осмотрелся. Здесь было красиво. Большое здание напоминало огромное каменное плато, окруженное яркими зелеными лужайками. Могилы располагались симметричными рядами. Пышные деревья с нависающими кронами. Успокоение. Тишина. Ни человека, ни звука. Помедлив, он выбрался из автомобиля, громко хлопнул дверью, испытывая слабое желание, чтобы кто-нибудь услышал его и, может быть, вышел из двери крематория и спросил что он хочет. Ему стало бы легче. Никто не вышел.
Он поплелся по проходу, читая имена на памятниках, но в первую очередь обращал внимание на годы жизни, как будто искал ровесников Анни – и нашел многих. Он наконец понял, что многие прошли через это до него. Им тоже пришлось принимать решения, например, о том, чтобы дочь или сына кремировать, какой камень поставить над урной, что посадить на могиле. Им приходилось выбирать цветы и музыку для погребения, рассказывать священнику о талантах и увлечениях ребенка, чтобы надгробная речь носила как можно более личный характер. У него затряслись руки, и он спрятал их в карманы старого пальто с порванной подкладкой. В правом кармане он нащупал пуговицу, и ему в ту же секунду пришло в голову, что она лежит там долгие годы. Кладбищенская роща была довольно большой, и в самом ее конце он заметил человека в темно-синем нейлоновом халате, который бродил вдоль могил. Наверняка служитель. Холланд направился к человеку в надежде на его разговорчивость. Сам он не мог начать разговор, но, может быть, человек остановится и скажет что-нибудь о погоде. У них всегда хорошая погода, подумал Эдди. Он взглянул на небо и увидел, что оно покрыто редкими облаками: воздух был мягким, и дул легкий ветерок.
– Добрый день!
Человек в темно-синем халате действительно остановился.
Холланд откашлялся.
– Вы здесь работаете?
– Да. – Человек кивнул в сторону крематория. – Я здесь, что называется, за старшего. – Он улыбнулся открытой улыбкой, как будто не боялся ничего на свете, видел всю человеческую несостоятельность и возвышался над ней. – Я работаю здесь уже двадцать лет. Красивое место, вам не кажется?
Холланд кивнул.
– Точно. Я тут хожу и размышляю, – пробормотал он, – о прошлом и все такое. – Он нервно хихикнул.- Рано или поздно каждый ляжет в землю. Неизбежно. – Рука в кармане ощупывала пуговицу.
– Неизбежно. У вас здесь родственники?
– Нет, не здесь. Они похоронены дома на кладбище. Мы никогда не кремировали покойников. Я даже не знаю, что это такое,- смущенно сказал он.- Я имею в виду кремацию. Но, наверное, это не так уж важно, когда прах идет к праху. Хоронить или кремировать. Однако, сделать нужно. Не то чтобы я собрался помирать, но решил, что пора определиться. В том смысле, хочу ли я, чтобы меня похоронили или кремировали.
Улыбка сошла с лица служителя крематория. Он внимательно смотрел на полного мужчину в сером пальто и думал, сколько сил ему стоило прийти сюда и исполнить свой долг. Люди по многим причинам бродят здесь среди могил. Он научился распознавать их и никогда не ошибался.
– Это важное решение, я считаю. Его надо принять обдуманно. Люди вообще должны больше думать о собственной смерти.
– Правда?
Холланд явно испытывал облегчение. Он вынул руки из карманов.
– Но люди часто боятся спрашивать о похоронах. – Он запнулся. – Боятся, что о них плохо подумают. Что они не в своем уме, если хотят узнать о процессе кремации, о том, как это происходит.
– Каждый имеет право это знать,- ответил служитель крематория умиротворяюще.- Просто мало кто отваживается спросить. Есть люди, которые не хотят этого знать. Но если кто-то хочет, я очень хорошо его понимаю. Мы можем пройтись немного, и я вам расскажу.
Холланд благодарно кивнул. Он чувствовал покой рядом с этим дружелюбным человеком. Человеком его возраста, худым, с поредевшими волосами. Они побрели рядом по тропинке. Галька тихо потрескивала под их ногами, а легкий ветерок гладил Холланда по лбу, словно утешающая рука.
– Все это на самом деле очень просто, – начал служитель крематория. – В печь ставится гроб с телом. У нас собственные гробы для кремации, деревянные, ручной работы, все как положено. Так что не думайте, будто мы вынимаем покойников из гробов и кладем в печь.
Холланд кивнул и снова сжал руки в кулаки.
– Печь очень большая. Здесь у нас стоят две штуки. Они электрические, в них сильное пламя. Температура достигает почти двух тысяч градусов. – Служитель улыбнулся и посмотрел вверх, как будто хотел поймать слабый солнечный луч. – Все, во что одеты покойники, тоже попадает в печь. Вещи и украшения, которые не сгорают, мы кладем потом в урну. Кардиостимуляторы или ткани, имплантированные внутрь тела, мы вынимаем. До вас наверняка доходили слухи, что украшения из благородных металлов воруют из гробов. Но это неправда, – сказал он убежденно. – Неправда.- Они приближались к двери крематория. – Кости и зубы размалываются на мельнице в мелкую, похожую на песок, серо-белую пыль.
Услышав о мельнице, Эдди подумал о ее пальцах. Тонких, красивых пальцах, на одном из них – маленькое серебряное кольцо. И его собственные пальцы скрючились в карманах от ужаса.
– Мы следим за процессом. В печи есть стеклянная дверь. Примерно через два часа мы выметаем из печи все – и получается маленькая кучка тончайшей золы, меньше, чем люди, наверное, себе представляют.
– Я могу показать вам печи, если хотите.
– Нет, нет!
Он прижал руки к бокам, безнадежно пытаясь удержать дрожь.
– Эта зола очень чистая, самая чистая зола в мире. Похожа на мелкий песок. В старые времена такую золу использовали в медицинских целях, вы знали об этом? Помимо прочего, ей посыпали экзему. Ее даже ели. Она содержит соли и минералы. Мы процеживаем ее и помещаем в урну. Урну вы можете выбрать сами, есть разные варианты. Она закрывается и опечатывается, а потом опускается в могилу, внутрь маленькой шахты. Этот процесс мы называем погружением урны.
