Я взмок от волнения.
Она уклонилась от объятия и отступила на шаг. Между нами образовалась дистанция. Она протянула руку и снова улыбнулась:
— Очень приятно. Антонелла, — сказала она.
— Я… я… — я не мог говорить.
— Я Идина сестра.
— Не понимаю…
— Сестра-близняшка.
Я стоял как оглушенный. Смотрел на ее лицо, на ее тело. Это была моя Ида. Может, даже еще красивее. Я потупил взгляд. Увидел ее ноги. На ногах легкие босоножки без носков. Пальчики накрашены приятным нежным цветом. Четыре мазка слева, четыре справа. Бледно-розовые мизинцы не накрашены. Два мизинчика с идеально гладкой кожей. Без следа ногтей.
34
— Короче, ты пишешь книжонку 'Пи. да в популярном изложении для мальчиков'.
— Что-о?
— Ну, помнишь все эти модные когда-то издания: 'Расизм в популярном изложении для девочек'. 'Конституция в популярном изложении для девочек'. Дырка в заднице в популярном изложении для внуков. Головка члена в популярном изложении для невестки.
— Ты можешь когда-нибудь говорить серьезно?
Вместо ответа Тициано достал свой универсальный телефон. Я понял, что он вышел в интернет. Пальцем он тыкал в экран.
— Ну вот, достаточно покопаться в сети. 'Евангелие в популярном изложении для мальчиков', 'Христос в популярном изложении для мальчиков', 'Бог в популярном изложении для мальчиков'…
— Бог?
— Да, Бог.
— Нехило.
— Это еще не все. 'Сопротивление в популярном изложении для девочек'. 'Освенцим в популярном изложении для девочек'… Кстати, непонятно, почему религию объясняют мальчикам, а политику девочкам.
— А любовь, власть? Деньги?
— Про это, вроде, ничего нет. Погоди-ка… А вот смотри, есть даже 'Самоубийство в популярном изложении для мальчиков'.
— Да ладно.
— Клянусь тебе, есть книга с таким названием.
— Хорошо, только я ничего не объясняю, я рассказываю.
— И зачем все это?
— Не знаю. Я чувствую, что не должен оставлять сына наедине с его вопросами.
— А кто тебе сказал, что в четырнадцать лет он будет задаваться именно этими вопросами? Придет время, он сам задаст вопросы, которые его интересуют. Если захочет. И главное, если захочет задать их тебе.
— Вот именно. Мне важно, чтобы он понял какие-то вещи, которые понял я. А там пусть живет, как знает.
— Да какое ему до этого дело? Чужой опыт ничему не учит. Тем более опыт отцов. Опыта нужно набираться самому. Представь себе, приходит к тебе твой отец и говорит: смотри, вот через это проходить не надо, я уже через это прошел…
— Я же не заставляю сына проживать заново мою жизнь.
— Ты слишком много о себе возомнил, думаешь, испытал в жизни бог знает что.
— Ничего подобного. В моей жизни не было ничего необычного, в том-то все и дело. Я хочу показать ему, что и в обычных вещах есть нечто стоящее.
— Ты пытаешься убедить себя в том, что в твоей жизни было нечто такое, о чем стоит рассказать. Ты перекладываешь на сына собственное разочарование в жизни.
— Возможно.
— Ты просто нагонишь на него тоску, вот и все.
— Что делать. Все это со мной было. Больше мне предложить нечего. Наверное, этого мало, но я могу это лично гарантировать. Выдать именной гарантийный талон, так сказать.
— Своим саморазоблачением ты вызовешь у него только отвращение и презрение.
— Я готов пойти на риск.
— Отцы не этим должны заниматься.
— Что ты об этом знаешь, у тебя же нет детей?
— И это говорит человек, ребенку которого нет и двух недель.
— Зато я готовился к этому целую жизнь. Я годами ждал ребенка.
— Покажи ему хороший пример, больше ничего не нужно. Ты должен быть на высоте положения, когда предоставляется такая возможность. Здесь-то и разыгрывается партия. Самообладание, честность, сила воли. Этого более чем достаточно.
— Ну хотя бы какие-то практические советы, основанные на опыте…
— Хорошо: скажи ему, чтобы он не особо брал в голову, когда захочется подрочить, и считай, что дело сделано.
Как видишь, я включаю в мои записки и наши разговоры с Тициано. Пока что я передаю их слово в слово, потом, может, уберу. Не знаю, посмотрим. Знаешь, тут я не уверен, а вдруг он тебе больше понравится? Мне кажется, я воздвигаю памятник моему антиподу, моей изнанке. Опаснее всего, что он существует, он рядом со мной, это не отвлеченный образ, его зовут Тициано, и я описываю этот образ во всем его антиотцовском блеске. В твоем возрасте у тебя возникнет неприязнь к детям. Я уже сейчас немного завидую Тициано, когда он заходит к нам и здоровается с тобой на свой манер, строя тебе рожицы. Вместо того чтобы зареветь, когда кто-то чужой подходит к тебе слишком близко, ты раскрываешь от удивления рот. Тебе весело с 'дядей Тициано' (так его называет в твоем присутствии Сильвана: 'а вот и дядя Тициано пришел, улыбнись-ка дяде Тициано'. Только он терпеть этого не может).
35
Мы с Антонеллой пошли в парк у вокзала. В парке было летнее кафе со столиками. Я был настолько оглушен, что даже не предложил ей сесть за столик и что-то заказать. Мы сели на скамейку. В нескольких метрах от нас люди спокойно потягивали напитки. Я смотрел на ее ноги, лицо, потом снова на голые ноги в сандалиях.
Мы проговорили полчаса. Я выжал из себя несколько фраз. Большую часть времени я слушал ее. Полагаю, с открытым ртом. Не знаю, как я выглядел со стороны, но изнутри я воспринимал себя как сплошной открытый рот, с ног до головы.
Антонелла оказалась умницей. Она взвесила все за и против создавшейся ситуации. Она рассказала мне о своем отце, о его слабости к обеим дочерям.
— Но я на вашей стороне. Я очень рада за нее и за тебя. Все, что я смогу сделать для вас, я сделаю. Обещаю.
Прекрасная девушка. Остроумная, решительная. Очень нежная и сильная. Супер.
Я почувствовал, как во мне вскипает возмущение. Ничего подобного я раньше не испытывал. Наверное, впервые в жизни я кого-то по-настоящему возненавидел.
