Федерации или куда ещё за пределы досягаемости возмущенной моим поведением суверенной власти. Во всяком случае, родной аким ему поможет, хотя бы в рассуждении избежать явной замаранности зятя связью с агентом мирового и, прежде всего, русского империализма. То бишь мною, Бэзилом Шемякиным, наймитом изощренного эфэсбэшника Ефима Шлайна.
Этими расчетами я и руководствовался, когда звонил в Париж Руму. По моим сведениям, он числился теперь экспертом при Группе вмешательства, иначе — быстрого реагирования, столичной жандармерии. Но не эта завидная, с моей точки зрения, должность Рума, а его отцовская привязанность к Матье меня интересовала. Получив послание из Москвы, Рум немедленно переадресовал его в Алматы. И вот Матье Сорес, послушный и почтительный сын своего отца, в вестибюле гостиницы и почти вовремя.
Я тронул его руку.
Потянувшись, крестник разглядел меня и сказал по-французски:
— Господи, дядя Бэз, да что стряслось?
— Бежал из вытрезвителя, подкупив стражу, чтобы успеть на соревнования пожарников… Дай мне пакет.
Я стряс с ног, полоснув ножом по шнуркам, ботинки, сбросил выпачканные копотью, грязью и кровью брюки с пиджаком. Еще в исподнем крикнул очнувшемуся от дремы кавказскому человеку готовить два двойных эспрессо и с удовольствием, прямо в вестибюле, переоделся в собственное, немного холодноватое, но сухое и чистое.
— Может, стоило бы подняться к тебе в номер, дядя Бэз, — сказал, поморщившись на мое исподнее, Матье.
В стеклянной выгородке при дверях охранник, посматривая в нашу сторону, разговаривал по телефону.
— Не исключено, что на моем этаже мы окажемся в дурной компании ещё в фойе, — ответил я.
— Как всегда, ходите по бедам?
— Дерзишь крестному? — спросил я. — У тебя есть машина?
— Я пешком пришел. Машина дома, во дворе… Тут рядом, за Оперой. Сходить?
— Сбегать, — сказал я.
От шипевшей и исходящей паром кофейной машины кавказец спросил:
— А кофе?
— Нехорошо подслушивать чужие разговоры, — сказал я ему.
— Я не подслушиваю. Вы сами кричите на весь вестибюль…
Я и забыл, что оглох от взрыва.
Матье развел руки. Действительно, я орал.
И в это время зазвонил мобильный, оставленный Ляззат. Он лежал на груде сброшенной одежды. Может быть, сигналы вызова подавались и раньше, когда я выбирался по темным улицам к гостинице и маялся в поисках подходящего тайника на стройке, а я не отозвался из-за временной глухоты. Теперь отпустило, и я услышал?
В своей выгородке охранник положил телефонную трубку, встал и накинул блокировочный крюк на ручки створок гостиничной двери.
Мобильный названивал и названивал, пока я пересекал вестибюль. Вызовы прекратились, когда я подошел к охраннику, который вежливо встал навстречу.
— С кем вы разговаривали? — спросил я.
— Это служебный разговор.
— Все-таки?
Он посмотрел мне в глаза. Выждал и сказал:
— Они уже приходили.
Снова выждал и добавил:
— Проверили пакет, который принесли урки. Их нет здесь сейчас, я не обманываю. Я имею в виду не урок…
Можно поверить. Я бы тоже не обманывал, если бы меня, как его, уволили из спецконторы за провал языкового экзамена. И он провалится в десятый раз, даже если станет доктором филологии. Дальше гостиничных дверей службы для него не будет теперь никогда. Во всяком случае, государевой. Присяга, которую он зачитывал давным-давно перед строем товарищей, уже тогда не имела значения. Заранее не имела… Не перед тем знаменем и не перед теми товарищами присягал, так вот получилось.
— Спасибо, друг, — сказал я. — Не хотите кофе? Я принесу…
— Не положено, — сказал охранник. И, опять после короткого молчания, добавил: — Я звонил старшему насчет дверей. В полночь запираем. Время наступило.
Вот и все.
Он хотел сказать: это не ловушка.
— Они говорили, когда придут снова?
— Нет, конечно…
— По вашему опыту, когда?
— Если ушли, может, и не скоро. Спокойной ночи. Ваш гость уйдет?
— Да, через несколько минут…
До кофе, наверное, мне не суждено было добраться. Над стойкой приема постояльцев моталась рука с поднятой телефонной трубкой.
— Мужчина! Шлайн! — кричала администраторша, невидимая за высоким прикрытием. — Идите сюда! Вам звонок… Мужчина! Шлайн!
— Вот он, этот Шлайн-мужчина, — сказал я, принимая трубку, в которой услышал голос Ляззат.
— Вы живы, слава Богу, — сказала она. — В «Стейк-хаузе» среди трупов вас не было, я уж не знала, что и думать. Мобильник попортило взрывом?
— Это несущественно… Усман убит, — сказал я. — Зарезали.
— Вы видели? — жестко спросила она, не удивившись новости.
Я молчал. А что ещё говорить?
— Не уходите из вестибюля… Нет, поднимайтесь к себе. Через полчаса буду. До встречи.
— Бежать за машиной, дядя Бэз? — спросил Матье, принесший к стойке администраторши мой кофе.
— Спасибо… Нет, теперь не бежать, спасибо за заботу, дружок.
— Тогда?
Пришлось пожать плечами. И спросить:
— Слышал про «Эльф»?
— А-а-а… Ты за этим сюда.
— Значит, слышал. Мне хотелось бы сканировать подлинники всего, что можно найти и заполучить по делу концерна. У меня имелся контакт, но его оборвали. Разнесли в клочки… В ресторане «Стейк-хауз».
— Вот отчего в таком виде! Дядя Бэз, сюда с кондачка не суются… Лучше бы уехать. Прямо сейчас. Если контакт оборвали таким образом, лучше сейчас… Будут и дальше прерывать контакты… э-э-э, пока ты шевелишься… Садимся в машину и в аэропорт. Или восемь часов едем машиной же до Чимкента, там тридцать километров — граница и потом Ташкент. Из Ташкента любой путь…
Мы вернулись на дерматиновый диванчик возле прилавка с машиной «Эспрессо». Я жестами показал кавказцу, чтобы сделал ещё двойной и отнес охраннику при дверях.
— Спасибо, крестник… Но все же, если я буду настаивать?
— Дядя Бэз, здесь это дорого стоит, — сказал Матье. — Может, и жизни.
— Ты не говоришь, что невозможно. Так ведь?
— Если за деньги, возможно. Как и в России, никакой разницы.
— Сколько же?
— Бартер.
— Бартер?
— Ты мне со своей стороны, я тебе — со своей. Мы здесь и мы вам, вы там и вы нам. Такая формула. И речь для меня идет о личном… о семье. Значит, и для тебя, дядя Бэз, о личном.
