они, нарочно для Сокола здесь выросли?»
Утром, когда Лидия Петровна подняла злополучные стебельки, он был так расстроен, что даже не посмотрел на них, и теперь жалел об этом. Предусмотрительная начальница бросила ядовитые цветы в костер, больше их не увидишь. А увидеть надо бы! Димка вспомнил, что, когда он был в туристском походе, руководитель-ботаник показывал несколько аконитов, в том числе один очень ядовитый вид. Но, насколько помнится сейчас, этот виц растет только высоко в горах, и лошади его обычно не едят. Те же акониты, которые растут в долинах и на лугах, совершенно безвредны. А на той поляне, где отравился. Сокол, вообще никакого аконита нет...
«Эх, скорее бы вернулся Нуклай! Он эти травы лучше меня знает. Сокол не отравился. Его отравили»,— твердо решил Димка.
^ И чем дольше разведчик ползал по земле, тем больше убеждался в своей правоте. «Недаром Леонтьич ездил ночью наверх. Там он и подобрал эту чертову траву для вида, а Сокола отравил чем-то другим».
До палатки подросток еле добрался. Нога нестерпимо ныла. К тому же начался дождь — холодный, нудный.
Мелкие брызги попадали и в палатку. Озябший, взвинченный событиями последних дней, подросток забился в щель между вьючными ящиками и задумался. Невеселые мысли уносили его то в родной город, то на фронт, то к Лидии Петровне.
«Насквозь, наверное, промокли»,— думал Димка, выглядывая из палатки.
В тайге нет ничего тоскливее затяжного ненастья. Трава, словно побитая, никнет к земле. Деревья скрипят и стонут, бессильно опуская отяжелевшие, насквозь промокшие мохнатые лапы... Сыро, скользко. Ни до чего нельзя дотронуться,— все брызжется, с головы до ног окатывает ледяной водой...
«Насквозь промокли»,— повторил Димка, пристально всматриваясь в хмурую тайгу, утопавшую в дождевой метели.
И вдруг деревья стали как будто редеть, расходиться в стороны, а затем и вся тайга сразу посветлела. Летний дождь кончился так же внезапно, как и начался.
— Вот теперь можно и за дровами! — решил повесе-левший подросток.
Но сначала развязал бинт.
— Ишь ты, паршивка, все еще держится! — проворчал он, взглянув на опухоль.
Достал из вьючного ящика чистый бинт, смочил тряпку и приложил к ноге свежий компресс.
— Чаще буду прикладывать — скорее заживет.
Выбравшись из палатки, Димка направился к зарослям ивняка. Нашел там раздвоенный у верхушки куст и срубил. Получилось что-то вроде костыля. Подросток примерил его. Подмышкой, правда, резало, но не очень сильно. Во всяком случае, передвигаться было можно.
За полчаса он натаскал к палатке ворох кедровых сучьев, затем отправился за водой. Поднять ведро ему оказалось не под силу, и он ходил к ручью с котелком. Это отнимало больше времени, зато было надежнее. Да времени Димка и не жалел.
Главное—работать, быть в движении, не оставаться наедине со своими мыслями.
Когда ведро было наполнено, он решил к приходу Лидии Петровны и Леонтьича сварить щи. Свежие, из щавеля.
Для этого пришлось спуститься в сырую низину, долго ковылять по мокрой траве. Но своего Димка добился. — Вот он, дружок-щавелек!
Пристроив котелок над костром, удовлетворенный повар решил хоть в какой-то мере выполнить наказ Лидии Петровны — полежать. Но в палатке его ждали незваные гости. На полотенце, свернувшись калачиком, дремала маленькая серая ящерица. Она так удобно устроилась, что Димка решил оставить ее в покое. Зато вторую, бесцеремонно забравшуюся на ящик, стоило
поймать. Однако из этой затеи ничего не вышло. Димка промахнулся, схватил ящерицу не за туловище, а за хвост, и она исчезла, оставив хвост в руках незадачливого охотника.
— Вот хитрющая!
И молодой разведчик впервые за эти дни от души рассмеялся.
Были в палатке и другие гости. По вьюкам, по спальным мешкам и одежде бегали муравьи, ползали какие-то мохнатые гусеницы и самые разнообразные жучки — одни были с усиками, другие с хоботками, третьи с клешнями.
— От дождя прятались,— догадался подросток и легонько тронул веткой крохотного золотистого жучка с темными разводами на спине. Тот моментально свернулся и поджал лапки, совсем как мертвый.— Такой малюсенький и тоже хитрит.
Разогнав непрошенных гостей и чуточку отдохнув, Димка вернулся к костру. Он был очень доволен: хоть что-нибудь да делает, помогает отряду. Оказывается, и с одной ногой можно работать.
...Щи удались на славу. И все-таки, несмотря на явные кулинарные успехи, вечером повару досталось— и от Лидии Петровны и даже от Леонтьича.
— Да что вы меня в инвалида превращаете! — ворчал Димка, ковыляя около костра на самодельном костыле. Он был так смешон со своей корягой подмышкой, что взрослые невольно расхохотались.— Завтра ходить начну,— серьезно закончил он.
— А я тебя завтра начну по одному месту прутом стегать,— в тон ему, так же серьезно ответила Лидия Петровна.
— А что у вас хорошего?
— Да ничего особенного. Четыре шлиха только промыли,—спокойно ответила начальница. И лишь когда Леонтьич отошел в сторону, тихонько добавила:—Один шлих интересный... Даже простым глазом видно—розоватый.
С этими словами она передала помощнику четыре пакетика.
— Сейчас темно, завтра утром посмотришь. Перед сном Лидия Петровна попросила Леонтьича
разрубить труп Сокола и отвезти подальше от лагеря.
— Разлагаться начнет — медведей притянет.
— Верно говоришь,— поддакнул проводник.
— Прощай, мой Сокол,— прошептал Димка и больше в этот вечер не проронил ни слова.
А на следующий день, проводив Лидию Петровну, достал бинокулярную лупу, уверенной рукой пристроил ее на вьючном ящике и, сев на свернутую валиком телогрейку, принялся изучать шлихи.
Первые же движения иглой по тонкой дорожке шлиха, растянутой по стеклу, привели мальчика в восторг.
— Пять, десять, пятнадцать, тридцать... сорок... На ста пятидесяти счет оборвался.
— Полтораста зерен киновари! Такого у нас еще не было!
Поисковик осторожно смел кисточкой драгоценные зерна шлиха обратно в белый пакетик. Вот обрадуется Лидия Петровна!
Во втором и третьем шлихе оказалось только по де-сяти-двенадцати зерен. Зато в четвертом, розоватом, Димка насчитал больше тысячи.
— Нет, больше в палатке сидеть никак нельзя!
В ЗАСАДЕ
Продукты подходили к концу, а Нуклай и Борис то вместе, то порознь все еще бродили по тайге. За эти несколько дней юный поисковик стал настоящим следопытом и так привык к кочевой жизни, к ночным шорохам и шумам, что совсем перестал бояться. Сначала его страшили медведи, но Нуклай постепенно убедил своего спутника, что медведь по своему характеру очень труслив и сам убегает, заслышав незнакомый шум, а тем более крик.
— Если встретишь, кричи как можно больше, стучи молотком. Непременно убежит.
А сколько интересных встреч чуть не на каждом шагу!
Вот, тяжело шлепая крыльями, взлетел на дерево молодой глухарь. Птица села на ближайший голый
