дельфины хоть немного походили на этих единорогов, не было ничего удивительного в том, что маг захотел стать одним из них.
Кай тоже провожал их задумчивым взглядом. Жуга помедлил и нерешительно шагнул к нему.
Остановился.
Он чувствовал, что что-то неправильно. Что-то ужасающе неправильно. Чувствовал, но не мог понять, что и почему. Вдруг вспомнились слова Гертруды: «Я вижу, что случилось, но это не значит, что я понимаю».
«Он мой враг, — подумал травник, глядя на его прямую как струна, обтянутую черной курткой спину. — Он лис, и он на стороне врага. Но ведь я знаю, что он хочет мне добра. И этим причиняет боль. Себе и мне. Я тоже хотел как лучше, а сделал все не так… Как это может быть? Зачем? Мы управляем этой чертовой игрой или игра играет нами? Умный игрок заботится о своих фигурах… А не умный? Мы можем попробовать разломать доску, можем настучать Рику по башке или что-то в этом роде, но наверное это уже ничего не изменит. Игра это не фишки, не фигурки, это уже мы. Что же сказать, чтоб все исправить? Слово, яд и пламя, я опять не знаю нужных слов! Как свист — движенье воздуха, как и слова — движенье мысли, Герта была права… Проклятие, что за наважденье! — я уже думаю о ней так, будто она умерла!»
— Чего ты пялишься мне в спину, словно ворон? — внезапно и не оборачиваясь, глухо бросил Кай. Жуга вздрогнул — он никак не ожидал, что тот угадает его приближение. Сглотнул.
— Ты… теперь совсем не хочешь со мной говорить?
Кай не ответил. Молчание затягивалось. Жуга почувствовал, что должен что-то сделать, должен его как-то поддержать, дать понять, что он не брошен, не один. Он подошел ближе, ободряюще положил ему руку на плечо. Тот обернулся резко и порывисто. В посадке головы, в том, как сверкнули глаза из-под короткой челки, проглянула прежняя Герта.
Проглянула и тут же исчезла.
— Нам надо поговорить.
— Нам не надо говорить, — буркнул тот. Жуга всмотрелся в его глаза.
— Что происходит, Кай? Зачем ты замыкаешься в себе? Я сделал плохо?
Тот долго молчал, прежде чем ответить.
— Я… Нет, не в этом дело, — он бестолково повел руками. — Я должен разобраться. Понять, что со мной. Видишь ли, все это так нелепо. Я не могу понять, что происходит. Иногда я чувствую себя так, словно спрятался или надел маску. А иногда — как будто наоборот, снял ее.
— Послушай, Герта…
— Не называй меня так! — Кай сжал кулаки, лицо его исказилось, как от боли. Казалось, он сейчас расплачется. — Не надо. Я… Извини, я не хочу сейчас об этом говорить.
Жуга нахмурился.
— Мне кажется, я понимаю тебя. Мне тоже когда-то приходилось забывать свое имя. Это… — он задумался, подбирая слово. — Это странно. Да, это странно. Но к этому можно привыкнуть.
— Дело не в имени.
— А в чем?
— Не знаю, в чем! Я чувствую себя так, как будто я на острие ножа. Каждый шаг режет ноги.
— Так спрыгни!
Кай поднял голову. В глазах его была печаль.
— Куда? На другой нож?
Он отошел и сел прямо на палубу, у мачты. Жуга поразмыслил и решил его не беспокоить. Возможно, Кай и в самом деле был способен разобраться во всем сам. Как бы то ни было, он был прав — говорить об этом пока не стоило.
Пока не стоило.
Жуга вздохнул и направился к Тилу.
Маленький эльф сидел на носу корабля, поджавши ноги и глядя на доску. Волосы мальчишки отросли, но Тил не стал их стричь, а вместо этого разжился ремешком и повязал его на голову. На щеках его играл легкий румянец, в остальном же он оставался прежним. Жуга опять подивился его стойкости к холодам — ветер пробирал насквозь, на Телли же была лишь легкая рубашка из тонко выделанной желтоватой кожи и штаны. Дракошка, как всегда, расположился рядом.
— Поговорил? — спросил, не оборачиваясь, Тил.
Жуга со свистом втянул воздух и покачал головой.
— Значит, поговорил, — кивнул тот. Посмотрел на травника. — Зря ты так. Не торопи коней, дай ей прийти в себя.
— Ей? — Жуга опешил. — Кому это «ей»?
— Ну как, кому, — Тил прищурился. — Герте. Или я не прав?
— Яд и пламя, как ты… — травник умолк и сжал кулаки. — Вильям разболтал? Поколочу мерзавца! Ведь просил же…
— Брось, — отмахнулся тот. Откинулся спиною к борту кнорра и забросил ногу на ногу. — Вильям тут не при чем, на этот счет он нем, как рыба. Неужели ты и вправду думал, что тряпки не позволят мне разглядеть его суть? У эльфов мальчики и девочки воспитываются одинаково, на равных. Мы не стремимся обмануть природу, это ваша, людская черта.
— И давно ты догадался?
— С тех пор, как начал вспоминать.
Жуга хлопнул себя по коленкам. Тряхнул головой.
— Ну что тут будешь делать! Вы всегда все знаете лучше меня.
— Ну, положим, не всегда и не все, — усмехнулся тот. — Но кое-что и вправду знаем. А вот тебе не мешало бы иногда спросить совета. Вот как сейчас, например.
— О чем ты?
— Ни о чем, — вдруг с неожиданной резкостью огрызнулся Тил. — Как будто не видишь, что ты натворил.
— А что я натворил?
Черные эльфийские глаза, казалось, прожигали насквозь.
— Ты заставил его раздвоиться. Кем бы он ни был раньше, он был единым, целым. Он был сам собой. Пусть это было и неправильно, но он по-другому не умел. И не хотел уметь. И он цепляется за это. Ты заметил, как он дернулся, когда ты до него дотронулся? Представь, что для девушки означает, когда к ней кто-то прикасается. Ты б его еще за руку взял… Он все еще Гертруда и потому воспринимает мир как женщина. Он еще не понял, что можно называться как угодно, суть от этого не меняется. Чем все это кончится, не знаю. И это теперь тоже играет против нас.
Слова падали и били, словно камни. Травник понял, что Тил прав. Безжалостная трезвая эльфийская логика подействовала на него как ушат холодной воды.
— Черт возьми, — пробормотал он, — ведь можно ж было догадаться! Ты прав, Тил, я осел. Это все этот чертов Лондон. У меня, должно быть, мозги отсырели. Знал же, что нельзя туда заходить!
Тил фыркнул.
— Глупости какие! Рано или поздно это должно было случиться. На пути в рай всегда лежит чей-нибудь ад. Не обязательно твой, но — лежит.
— Я если я не хочу в этот рай? — тихо спросил Жуга.
— Тогда, — сказал Тил, — оставайся здесь. Но почему-то я думаю, что ты так не поступишь. И знаешь, я хочу дать тебе один совет: когда спускаешься в ад, держись за чью-нибудь руку.
Бескрылые гагарки — большие белощекие птицы с черным оперением и клювом, словно долото, заполонили весь берег на шестой день плаванья и заставили мореходов спустить паруса: такую возможность запастись свежим мясом Яльмар упустить не мог. Голландские копчености давно закончились, а морякам осточертело обходиться пивом, вонючей сушеной треской и твердым хлебом, а точнее пресными засохшими лепешками, которые норвежцы называли «кнекброд». Кнорр подошел как можно ближе к береговым камням и викинги попрыгали в воду, вооружившись мечами и дубинками. Важно глядя на пришельцев, птицы, казалось, и не думали убегать. Часть срывалась прямо в воду со скалистых уступов, плавала, ныряла с изумительным проворством возле корабля, но и тех, что угнездились ниже, на пологом
