затянулась! Тому виною тогдашние пути сообщения. Пароход, в виде довольно неуклюжей барки с огромной самоварной машиной и гигантскими колесами, едва только был испробован против течения Сены и забракован инженерами[63]. У Анри Бейля по этому поводу было написано в дневнике: «Как хорошо, что Наполеон совершенно не понял изобретения парохода. Я слишком люблю Англию – единственное мое убежище, где я действительно отдыхаю, Англию – пристанище изгнанников всех стран. Что было бы с нею, если бы император на пароходах затеял переброску армии в Лондон?»
Итак, Бонапарт, не обратив внимания на новое изобретение, проглядел пароход.
Как томительно медленны были передвижения в то время! Выехав из Москвы 16 октября 1812 года, Бейль попал на Лионское шоссе только в январе следующего года и въехал в Париж в девять с половиной утра 31 января 1813 года. Таким образом, французский скиталец пробыл в пути из Москвы в Париж сто шесть дней.
На станции у заставы Бейль сел в извозчичью коляску и через час уже отдыхал после кофе на Ново- Люксембургской улице.
Теперь отдых надолго… Ни в седле, ни в кибитке, ни в розвальнях, ни даже в щеголеватых из красного дерева санках графа Вангеля, в которых он ехал из Кенигсберга в Дрезден, а тем более в почтовых дилижансах он больше ездить не будет.
Госпожа Морис – старая привратница в солидном кружевном чепце – едва узнала его, до такой степени «господин Бейль стал худ, заострились черты лица и суровы стали глаза».
– Никто не спрашивал господина Бейля, только вот несколько писем.
«Это – от Бергонье. Он сообщает о своем назначении на должность префекта Юры и о том, что Бюш получил назначение в префектуру Севра». Бергонье пишет, что необходимо спешить, но не в виде совета Бейлю: «Мы не зевали. Неизвестно, что еще может случиться. Пока там остальные будут возиться в Германии и вязнуть в Польше, мы, поддерживая друг друга, поспешили устроиться подальше от войны. Черт с ней совсем!»
Ни слова о Бейле. Словно никогда не было Березины, Вильны. Оба эти ловкача хорошо устроились, ни на одну минуту не вспомнив о том, что Бейль получил такое же право на дружеское внимание, как и Бергонье, в тот день, когда Бейль за руку тащил его через реку.
Невнимание друзей – первое огорчение по возвращении в Париж. Но, быть может, этот добрый малый Бергонье, как всегда, слишком уверен в том, что Бейль сам сумеет позаботиться о себе?
Вот маленькая комната. Книги на столе. Госпожа Морис тщательно убирала квартиру. Кругом – ни пылинки. Не тронута только папка с бумагами и, к великому счастью, двенадцать тетрадей с выписками и заметками об итальянских живописцах.
«Вот это действительно находка!» Бейль был в полной уверенности, что систематический подбор заметок по истории итальянской живописи и нравов, сделанный им на синих листах большого формата, утерянных где-то по дороге из России вместе с дневниками, был единственным наброском. Копия цела! У него будет хорошее занятие! «Какое счастье, что можно навсегда расстаться с военной грубостью, с этой компанией „сабреташей“[64]! Кто слишком долго пробыл в армии, того тошнит при виде шашки и эполет, так же как человека, опившегося пуншем, тошнит при виде стакана, при малейшем запахе этого напитка».
Но и в гражданских канцеляриях Наполеона работать было немногим лучше. Министр Крете умер от болезни мочевого пузыря: Наполеон не давал ему вставать с места по шестнадцати часов сряду. Три года такой бешеной работы превратили здоровяка Крете в развалину.
Глава десятая
Ромэн Коломб писал критику Этьену Делеклюзу:
«Милый Этьен!
Приходи ко мне сегодня на новую квартиру, улица Нотр-Дам де Грас, №3. У меня будет вечером двоюродный брат Анри Бейль, вернувшийся из Москвы. Я встретил его сегодня после многих лет разлуки, и мы условились провести вечер, собравшись в моей большой комнате. Пригласи, кого хочешь. Вина достаточно. Есть холодная дичь и великолепный сыр. Я заметил, что характер Анри очень смягчился. Очевидно, высокие и печальные переживания в России сделали его таким. Он спрашивал про твоего приятеля Руса. Если можешь, пошли сейчас к нотариусу Делошу, чтобы застать Руса наверняка, и пригласи его ко мне. Анри говорит, что он дважды писал ему из Москвы с просьбой помочь той маленькой актрисе, с которой он когда-то жил в Марселе. Я не помню ее русской фамилии, зовут ее Мелани. Если Рус не может прийти, то, пожалуйста, спроси у него, почему он ни разу не был на Ново-Люксембургской улице, несмотря на просьбы Бейля, посланные из Москвы со специальным курьером. Такова первая просьба, с которой обратился ко мне брат, когда я увидел его сегодня. Сам он не нашел конторы Делоша на прежнем месте.
Анри потерял всю свою первоначальную живость. Смотрит холодно, говорит мало, спокойные движения выдают усталость. Появилась несвойственная ему раньше спокойная улыбка. Я не сразу даже узнал Анри. Он стоял на набережной и покупал книги с лотка букиниста. Книги – всегдашняя его страсть. Легкомыслие и повесничание в нем исчезли, а вот пристрастие к книгам осталось. Приходи, милый Этьен. Я знаю, что тебе будет интересно снова встретиться с Анри, которого ты когда-то за бурную порывистость речи называл каскадом.
Твой Ромэн Коломб».
Вечером Этьен Делеклюз молча пожимал руку Бейля. Через несколько минуг он, обратившись к Роману Коломбу, спрашивал:
– А ты мне все-таки скажи, сколько на самом деле гостей у тебя соберется сегодня? Ты об этом не написал. К сожалению, Рус не может быть ни сегодня, ни завтра. Он говорит: «Никаких писем из Москвы не получал…» Много ли гостей у тебя соберется?
– У меня будет человек пять…
– Ну, это хорошо. Хорошо, что не двадцать! Ты знаешь, что на днях мне рассказывал Каилюс, генерал, с которым ты знаком? Он хотел отпраздновать день своего рождения и поехал к Вери в Пале Рояль. Вери ему сказал: «Вам, конечно, известно, генерал, что раз вы собираете у себя десять человек, то обязаны пригласить на ужин представителя полиции, который будет сидеть у вас до конца». Каилюс побагровел от злости, пожал плечами и вышел из комнаты, гремя шпорами и ругаясь: «Разве я для того дал себя прострелить на войне восемь раз, чтобы полицейская сволочь жрала моих куропаток и мешала моим
