нечего. Иногда она чувствовала, как что-то поселялось медленно в её опустевшей душе, как на остове сгоревшего дома поселяются жуки и птицы, белки и мыши, но это «что-то» было не от прежней Ялки. Имя тоже умирало, уходило, растворялось в будничном «эй, ты», «дочка», или же «поди сюда». Она не стала удерживать его. Ей даже почему-то стало легче.
Она почти совсем уже привыкла и смирилась, когда поздней осенью, почти на четвёртую годовщину смерти её матери случилось нечто, что заставило её нащупать эту ускользающую нить.
А нащупав, потянуть за неё.
Когда идти до дома оставалось два квартала, Фриц заподозрил неладное: уж слишком тихой, слишком безлюдной выглядела улица, обычно полная народу в это время дня. Один-единственный прохожий справил в переулке малую нужду, поддёрнул штаны и, с неприязнью покосившись на мальца, поспешным шагом скрылся за углом. Осеннее солнце золотило стёкла, отражалось в лужах на брусчатой мостовой. Было сыро и прохладно. Где-то в отдалении процокали копыта лошадей, четыре колеса большой кареты на рессорах грохотнули по раздолбанной брусчатке, и снова воцарилась тишина. Фриц помедлил, осторожно выглянул из переулка и двинулся вперёд.
Дверь дома была приоткрыта.
— Мама? — неуверенно окликнул он пустую темноту на лестнице.
Не отозвались.
Фриц шагнул в дверной проём и нерешительно остановился.
— Мама! — вновь позвал он. — Минни! Вы здесь? Лестница скрипела под ногами. Дом стоял нетоплен, с чердака тянуло сквозняком. Лестница, обычно чисто вымытая и застеленная ковриком, сейчас была в грязи, ковровая дорожка сбилась, отпечатки грубых башмаков виднелись тут и там. Чуть выше за перила зацепилась голубая ленточка из сестриных волос. Мальчишка подобрал её, свернул и машинально положил в карман штанов. Затем поднялся до конца по лестнице и замер на пороге в молчаливом изумлении.
— Мама...
Разгромленная комната смотрелась жалко и убого. Всё, что было в доме ценного, исчезло или было переломано. И если первое время Фриц ещё таил надежду, что сестрёнка с мамой просто вышли на минутку (даже не закрыли дверь — так торопились), то при взгляде на второй этаж надежды эти улетучились, как дым. Окно было распахнуто настежь, изодранные занавески колыхались на ветру. Шлак от угля запёкся буроватой горкой, до конца не прогорев, как будто бы огонь в камине залили водой. Игрушки, кухонная утварь, скомканные вязаные белые салфетки, осколки посуды, обломки мебели — всё это страшным и нелепым образом смешалось на полу в одну бесформенную кучу, только рыжеватый детский мяч из тряпок закатился в угол комнаты и там лежал, растоптанный солдатским сапогом.
Почему-то этот мяч так завладел его вниманием, что Фриц вот так и простоял в оцепенении, наверное, с полчаса. Во всяком случае — до той поры, пока не услыхал вдруг голоса на лестнице. Но даже и тогда не бросился бежать, а просто поднял взгляд.
Их оказалось трое — стражник в чине десятника и монах, сопровождаемый служкою-писарем. Все они вряд ли ожидали здесь кого-нибудь увидеть и поднимались в комнату, ведя между собой неспешный разговор.
— Всему этому переполоху грош цена, святой отец, — с сильным баварским акцентом бубнил солдат, щедро уснащая речь излюбленными крепкими словечками, из которых «задница», пожалуй, было самым безобидным.
— Чтоб эту ведьму взять, хватило б одного меня, да может, пары стражников ещё для пущего страху, а вы всю караулку подняли... Ну да, толпу пришлось маленько разогнать, а то они её бы на кусочки разорвали вместе с девкой. Ну, а разорвали бы, так не один ли черт — что камни, что костёр?
— Тут вы не правы, сын мой, — мягко возражал ему священник. — Цель нашей матери-церкви — не наказать и сжечь еретика, отнюдь. Цель — разобраться, чья вина и где первоисточник ереси. Иначе адова зараза расползётся по земле, и вот тогда... тогда...
Тут вдруг монах остановился и умолк, вошедши в комнату, затем победно улыбнулся и рукою указал на Фрица:
— Это он.
Гвардеец шумно выдохнул, легонько отстранил служку монаха от двери и оказался в комнате. Был он усат и пучеглаз, с синюшным, плохо выбритым лицом, с давнишними нашивками на рукаве простёганного серого камзола. Такой же серый сплющенный берет был нахлобучен глубоко на сросшиеся брови и почти скрывал глаза. Фриц видел его мельком пару раз у городских ворот, когда сменялся караул. Ни алебарды, ни меча у стражника с собою не было, и всё же Фриц невольно сдал назад.
— Куды?! — напрягся стражник. — Не сбегать! А ну, иди сюда.
— Не надо так кричать, — поморщился монах и повернулся к мальчику. — Ты Фридрих, верно? Подойди ко мне, не бойся.
Святой отец выглядел совсем нестрашно. Румяный, круглолицый, в аккуратной чёрной рясе, он сверкал подбритой тонзурой и улыбался уголками губ, протягивая мальчику ладонь — короткопалую, пухлую, розовую. Однако Фриц, вместо того чтоб двинуться к нему, забился ещё дальше в угол комнаты. Взгляд его вновь упал на мячик у стены.
— Где моя мама? — крикнул он и стиснул кулаки. — Куда вы её увели?
— Мама? Твоя мама в безопасности, — сказал монах. — Иди сюда, нехорошо перечить старшим. Мы прогуляемся, поговорим, я распоряжусь, чтобы тебя накормили. Ты ведь наверняка голоден... Эй, ты куда? Хватайте его, Мартин!
Солдат отреагировал мгновенно, словно пёс, который ждал команды «взять!» Притопнул, заметался вбок, потом вперёд, перемахнул чрез кучу мусора и ловко ухватил мальчишку за штаны и куртку. Тот взвизгнул, попытался вырваться, но тут же заработал подзатыльник, от которого на мгновенье потемнело в глазах, и перестал трепыхаться.
— Так что, это, стало быть поймал! — довольно доложил монаху стражник. Встряхнул мальчишку за воротник и поудобнее его перехватил. — Куды прикажете вести?
Фриц, прижатый носом к потной и засаленной подмышке стражника, ухитрился немного повернуть голову и теперь тупо пялился на узкий кинжал, висевший у того на поясе. В глазах плыло от слез, в висках стучали барабаны. Ответных слов монаха он почти не слышал, только почему-то всё вертелись в голове слова, произнесённые на лестнице десятником: «...так не один ли чёрт — что камни, что костёр...». Язык вдруг стал сухим и липким, и как будто бы распух. А ещё через мгновенье пальцы Фрица словно сами по себе сомкнулись на шершавой рукояти.
Мартин Киппер вдруг вскрикнул удивлённо, когда его ладонь перечеркнула боль, и с недоумением уставился на узкую красную полоску. Через мгновенье затрещали нитки: Фриц рванулся, оставляя в лапах стражника один лишь воротник, и бросился к двери. Монах шагнул на перехват и растопырился в дверях, как вспухший чёрный крест, присел и тоже вскрикнул, когда ладонь его окрасилась кровавым. Мальчишечьи шаги скатились дробью вниз по лестнице, а на пороге комнаты возник молодой монашек-секретарь, одной рукой сжимающий другую. Из-под пальцев тонкой струйкою сочилась кровь.
Все трое ошарашенно смотрели друг на друга.
Стражник опомнился первым.
— Дьявольская метка! — ахнул он, глядя на пустяковую, в общем, царапину чуть ли не с ужасом. — Смерть Христова, это отродье Вавилонской курвы порезало меня моим же собственным ножом! Пресвятая Дева, спаси нас всех и сохрани! — Десятник перекрестился, поднял взгляд. — Прикажете догнать его, святой отец?
— Не придавайте этому большого значения, сын мой, — поморщился монах, пытаясь пальцами сдавить края раны. — Сейчас мы уже не найдём его. Распорядитесь лучше, чтобы городская стража... Тебя тоже ударили, Томас?
Парень с чернильницей торопливо закивал, продемонстрировав разрез на рукаве, уже набухший тёмной влагой. Стражник, сдавленно ругаясь, долго шарил по карманам, наконец, извлёк на свет большой матерчатый лоскут, который ловко надкусил зубами и порвал на три куска, один забрал себе, а два других отдал священникам.
