унисон им заголосили девицы, взволнованным хором взывая:
— О Всепревлекающий, подари нам свое ярко сияющее трансцендентное тело, изящно изогнутое в трех местах! Покори нас силой своих бедер, Безумный слон, плавающий в реке любви сердец возлюбленных!
Парень важно покивал головой и притянул ближайшую девушку за ногу, другой рукой вознамерившись спустить желтые свои штаны. При этом девица, на коей он возлежал, не повела и бровью, продолжая сидеть неподвижно, лишь улыбка мелкой ящеркой проскальзывала по ярким губам. Но тут заорал Дый:
— Эй, Синяя харя, хорош Кама-сутру устраивать, подожди уж, пока пройдем!
Обнаружив, что работает на глазах у зрителей, любвеобильный юноша резво вскочил на ноги, поправил штаны и низко склонил перед Дыем увенчанную митрой голову:
— Нам нет прощения, великий сахиб, ибо мы с гопи так увлеклись игрой, что не заметили вас… Со всем смирением умоляю не гневаться.
— Да ладно, — с усмешкой снизошел Дый. — Ты ж у нас блаженненький, что уж на тебя гневаться. Давай, сносись со своими девахами, не стесняйся, а мы постоим, полюбуемся.
— Я не смею в вашем присутствии, сахиб, но, если это доставит вам удовольствие…
— Не доставит, пошутил я, — рявкнул Дый и синее лицо парня выразило явное облегчение.
— Здравствуй, братец по Ордену, — повернулся он к Варнаве. — Рад видеть тебя здесь.
— Здравствуй и ты, — мрачно произнес Варнава, не испытывая никакого желания
поддерживать разговор с этим существом.
Синий див в свое время воспользовался системой культов, родившихся в недрах таинственного треугольного субконтинента, а после широко распространившихся в стволовой зоне раннего Человейника. В Ветвях он торжественно играл роль верховного божества, почитавшегося этой религией, с одной лишь целью — насытить невероятную похоть, в течение его продленной жизни только возраставшую. Варнава познакомился с ним в период своего увлечения духовной экзотикой, будучи известным храмовым певцом, автором экстатических гимнов, пытающимся постигнуть смысл вселенской любви. Однажды божество, которое он воспевал больше ста лет по хронологии той Ветви, явилось ему в лесу, и Варнава испытал тошнотворное разочарование, убедившись, что перед ним не манифестация абсолюта, а пошлый Продленный, правда, из Изначальных. Они немного побеседовали, прохладно расстались, и Варнава отправился в другую Ветвь, где занялся чем-то еще. Впрочем, перед этим он вернулся к своему ашраму и от досады написал огромными буквами на глиняной стене: «аццкий сотона аддай МОСК!!!LL», использовав в качестве краски свежий коровий навоз, которого там было полно. Позже до него дошли слухи, что исчезновение его было признано чудесным, а по поводу сокровенного смысла «Гимна певца а секко», как назвали в Ветви его хулиганскую выходку, написаны тома исследований. Надпись регулярно с благоговением подновлялась тем же красителем и облагораживала ашрам не одну сотню лет.
Варнава бросил несколько сухих слов склоненному божку и отвернулся, Дый же внушительно произнес:
— Ты, начальнег пастушек, играй, да не заигрывайся. Пристойность блюди, аки гостю прилично.
После чего двинулся мимо живописной группы. Божок продолжал унижаться,
захлебываясь уверениями в полном уважении. Девицы возмущенно отвернулись от столь непристойной картины, очевидно, утешаясь мыслью, что стали жертвами демонической иллюзии. Одна громко и монотонно повторяла:
— Если господин наш решит обмануть человека, никто не сможет превзойти его в коварстве…
Птицы на деревьях сперва тоже разразились возмущенным клекотом, потом, как по команде, снялись с места и с шумом скрылись в лесной чаще. Короче, все общество пребывало в депрессии, лишь темноликая девушка все так же загадочно улыбалась. Однако, как только Дый с Варнавой скрылись за поворотом тропинки, флейта зазвучала вновь, вскоре к ней присоединилось взволнованное пение пастушек: «Танак хи танак джу сур никат авей, танак крипа кей диджей танакхи саран».
— То, что этот козел так чудно играет, делает его еще отвратнее, — не удержался Варнава.
— А ты не суди, не суди, монашек, как тебе велели, — через плечо бросил Дый.
— Да пусть его. Много вас таких… — огрызнулся Варнава на очередную колкость своего любезного хозяина. — Зачем он тебе вообще?
— Пригождается, как же. Для службы постельной очень даже пригоден, — Дый гнусно хихикнул.
— А если серьезно, — продолжил он, взбираясь на крутояр, — то способствует коррекции психологического состояния Теней в Ветвях. Верование массовое, предъявляем его, когда нужда бывает, пастве, он и проводит воспитательно-разъяснительную работу по нашему сценарию.
— Все как всегда: лжа твоя — ложь и лажа… Ты построил свой дом на вранье…
— Ну и что?
Дый остановился на вершине утеса, погрузив взор в вяло текущую реку. Варнава встал рядом.
— Я даю всем — и Продленным, и Кратким, и даже Теням — то, что они хотят. Разве это не милосердно?
— Не милосердно.
— Это с твоей, назарянской, точки зрения. А прочий пипл хавает, еще и добавки просит. Есть вот некий… рехнувшийся на всю голову художник, короче…
— Я знаю, о ком ты.
— Ну вот, пришла мне охота над ним стебануться. Все Шамбалу искал в Стволе, в горной стране, где нет ее, естественно. Ну, ходят легенды, слухи. И есть несколько выходов отсюда туда, как раз там, где он рыскал — тут не сильно ошибся. Я за ним приглядывал, потому как пригодиться мог. Волшебный камень, коим Шамбала создана, вожделеет. Ну, тоже деза для Кратких — им что камень, что куча дерьма, все едино слопают… Короче, выломал я кусок черной породы в горах, да и отослал ему почтой, — Дый довольно ухнул. — Принял, аки драгоценность велию, да и всем придуркам своим поклоняться велел. А грамотный ведь человек, Книгу эту вашу назубок знает, и что «Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень?»… А вот не въехал в хохму.
— Ну, что ты козел, это понятно, — равнодушно уронил Варнава. — А парня жалко — хороший ведь художник…
— Да и Синяя харя тоже музыкант хороший. А все у меня. Что до художника, так его баба накручивала. Бабы — они твари очень мне полезные…
— Опять долбил Ствол своим булыжником. Доиграешься, Дый…
— Да не убудет от твоего Ствола. Не пошла от той посылки Ветвь, значит, так в Стволе теперь и отпечаталось до Кроны… Давай-ка на тот берег кости перебросим, экскурсия-то наша продолжается, или как?
— Или как, — буркнул Варнава, вновь испытывая крепость дыевых объятий и вонь его брады.
Впрочем, на сей раз, прыжок был коротким, в миг они оказались на противоположном берегу. Здесь все было совсем не так, как на только что ими оставленном. Вокруг царила блеклая северная природа — неяркие полевые цветы, скромные березы, хмурые елки. Даже река виделась отсюда не роскошной тропической ленивицей, как с противоположного берега, а молчаливой чуть простуженной дамой, тихонько перебирающей четки мелких волн под стальной крышей неба. Вся экзотика того берега скрывалась в густом тумане, как убедился Варнава, кинув туда взгляд. Но и тут сквозь редкий лес вела удобная просека, по которой уже резво шагал Дый. Варнава, которому стало казаться, что серная вонь усиливается, поплелся за ним. Через пару минут вышли на ясную полянку со скошенной травой. Возвышался на ней немалый стог сена, к которому прилепился шалаш из того же материала. Больше тут ничего не было, лишь два чурбачка у дырки, ведшей внутрь шалаша, один из них был значительно короче другого. Впрочем, еще были звуки: Варнава совершенно отчетливо слышал скрежет бруска, водимого по железу — для только что выкошенной поляны явление совершенно нормальное. Однако самого косаря нигде не наблюдалось. Как только Дый с Варнавой подошли, звук смолк, зато ниоткуда раздался жалобный голос. Говоривший заметно картавил, и, кажется, тоже был простужен.
— Зд`авствуйте, зд`авствуйте, това`ищ Дый, — быстро заговорил голосок. — `Адость-то какая! А то думал, совсем меня забыли…
— Да что ты, Вован, разве ж тебя забудешь? Тебя ж никто не забудет, кто с тобой дело имел.
Дый говорил с подчеркнутым уважением, Варнава даже удивленно посмотрел на него, стараясь
