произвольно. Это не шло им на пользу — число людей уменьшалось стремительно, до тех пор, пока не пришел первый удар из космоса. Некое излучение хлестануло по несущемуся в пустоте шарику, оставив на нем невидимый, но глубокий рубец. В ареале этого невидимого геодезического шрама у людей стало рождаться потомство, не похожее на своих родителей — оно плевать хотело на пожиравший предков страх перед прошлым, и словно бы пыталось все строить с нуля. Что удивительно, многое им удавалось. Становилось их все больше, они объединялись, и не только ради того, чтобы вместе охотиться и находить пару для совокупления. Общества росли, включали в себя другие группы, становились племенами. И уже называли себя не просто «люди», как раньше, а придумывали общее имя, которое и носили, не позволяя другим им называться.
Потом были новые удары космического бича, появлялись другие сообщества людей с иными именами, и история, словно понукаемая наездником, пустилась вскачь. Ведь чем больше событий происходит, тем быстрее мчится время. А их происходило множество — все народы, на которые теперь разделилось человечество, были чем-то заняты, что-то строили, куда-то стремились, сражались, придумывали богов. Память же о временах изначальных угасала, лишь кое-где сохранялась как элемент племенного сознания.
— Это новый способ существования людей, какого не было до Потопа, — голос Дыя был все так же тускл и монотонен. — Отныне время движет взаимодействие народов.
Варнава поднимал взгляд по Стволу, и одновременно перед ним расцветало изумительными красками Древо. Он давно уже не видел стен, вместо них встала непроглядная Тьма. И в ней Древо искрилось и переливалось, как корона Императора Вечности. Пребывало оно меж двух пожаров, которые, казалось, питают его энергией. Красное пламя вспухало на месте Корней. Золотистое сияние нисходило с необъятной Кроны. А между ними разноцветные волны перекатывались по Стволу, от которого разбегались мириады Ветвей, тоже разноцветных. Все это производило впечатление пестрого светящегося хаоса, в котором, тем не менее, угадывались План и Расчет. Но лишь угадывались, а осмыслению, в силу своей грандиозности, не подлежали.
Ветви шли во все стороны, от них постоянно отделялись другие, и от тех — тоже. Они прихотливо извивались, сливались со Стволом и друг с другом, распадались на тысячи новых и вновь собирались в одну. Какие-то были почти идентичны, другие, казалось, отличались во всем, были и вовсе ни на что не похожие. Из-за этого переплетения Древо больше походило не на дерево, а на живой радужный шар с полюсами, погруженными в пламень.
Впрочем, не шар, а, скорее, что-то вроде гантели, ибо было место, которое пересекали ВСЕ Ветви. Его обозначал обильный белый свет, исходящий от маленького участка Ствола. Из-за непобедимого этого света, пересиливающего многоцветье Древа, раскинувшего серебристый отсвет от Корней до Кроны, совсем не было видно, что происходило там.
— Мы не видим Корни, мы не видим Крону, мы не видим Зону, — вновь загудел дыевский комментарий. — Это — тайна Хозяина Древа сего, — даже в замороженном трансом голосе ощущался горький привкус ненависти. — Оттуда никогда не отходили Ветви. И все Ветви включают ее в свою цепочку событий, какой бы она ни была.
Глядя на могучее ровное сияние, Варнава ощутил вдруг великую радость, которая приходила всякий раз, когда утомленный странствиями по хаотическим краскам взгляд возвращался к яркой белой точке. Он знал, что было в Зоне, пусть знание его оставалось ничтожным по сравнению с тем, ЧТО происходило там на самом деле.
Но продолжал созерцание, пролистывая сонмы событий и их вариантов, выхватывая в векторных переплетениях силуэты гор и городов, океанские волны, обширные леса и пустыни, и везде — людей, строящих и разрушающих с одинаковой страстью. Поднимался его взгляд и до Предкронья, когда Земля и множество освоенных людьми иных планет составили невообразимую культурную и социальную целостность, хотя порой и разделявшуюся войнами и квазигосударственными образованиями, но все время ощущавшую свое неизбывное единство. То был мир без границ между народами — их просто не существовало, ибо космический бич перестал хлестать. Теперь стал глобальный Человейник (название, взятое у напрочь забытого к тому времени писателя). Но границ не было уже и между личностями, соединившими мысли и эмоции при помощи переходящей в магию хитрой науки. Не было границ и между понятиями, представления о добром и дурном слились и, в конечном итоге, взаимно аннигилировали. Все это было похоже на беспробудный сон, в котором можно творить все, но ничего не удается свершить. Большинство же населения Человейника полагало, что мир этот — наилучший из возможных. Все как до Потопа…
Выше была граница Кроны, предел, на котором сходились все Ветви, сливаясь со Стволом. Что творилось дальше, Продленным было неведомо, они знали лишь то, что предсказано — конец Древа. Впрочем, иные из Ордена открывают тайну Кроны, однако никогда ее не поведают. Теоретически, Продленный может растянуть свою жизнь почти до бесконечности, выбрать или создать любую Ветвь и жить в любой ее части, начиная от конца Потопа, как угодно двигаясь по временным цепочкам, минуя лишь Зону. Но если он переходит границу Кроны, назад хода нет. Однако многие идут туда, когда бремя их бытия становится невыносимым, а случается это куда чаще, чем думают Краткие, озабоченные эфемерностью своей жизни. В Ордене бытует убеждение, что ушедший в Крону проживает последние участки Древа вместе со всем миром, включаясь в причинно-следственную цепочку, и так приходит на Суд. Причем от появления лишнего существа цепочка почему-то не повреждается. Большинство Продленных не любит размышлять на эту тему, до тех пор, пока их не начинает мучить томительное желание преступить границу. Варнава не раз думал о такой возможности, но откуда-то понимал, что ему она не предназначена. Конечность этой жизни была для него очевидна, и Суд он воспринимал, как неизбежность, но личный его путь к нему был не столь прямолинеен.
Отраженный слепящим блеском Кроны, его взгляд вновь побежал по Ветвям. Тут он сообразил, что не видит кое-чего, и, не успев повернуться к Дыю, чтобы задать вопрос, получил ответ:
— Шамбалы нет, — прозвучал бесчувственный голос. — Шамбала существует вне Древа, а то, что вне Древа, не существует. Таков закон.
Варнава был слишком искушен в парадоксальных концепциях, чтобы вопрошать, где же тогда, собственно, они находятся. Нигде, значит нигде, и дело с концом… Он, вообще-то, нечто подобное подозревал с самого начала. В некой Ветви ему доводилось много беседовать о воле и благодати с одним епископом родом из Африки. Часто беседы переходили в ожесточенный спор, но в конечном итоге именно тогда Варавва стал Варнавой. Качество наставлений мудрого архиерея было таково, что теперь Варнава мог вполне осознанно повторить вместе с ним применительно к Шамбале: «Не субстанция, а недостаток, порча субстанции, порок и повреждение формы, небытие». То есть, сейчас голос Дыя вещал согласно со словом блаженного.
Потому он вновь отправился в визуальное странствие по Ветвям. И вдруг споткнулся об одну из них. Ясень, представлявший собой, как уже понял Варнава, проекцию истинного Древа, давал возможность не просто рассматривать цепочки событий, но и включать в них наблюдателя как виртуального участника. Так Варнава снова оказался в своей Ветви, которую считал распавшейся во Тьме.
Почему-то Варнава не удивился — теперь ему показалось, что с самого начала знал, что Ветвь его не погибла. Но зачем же тогда все это?..
— Моя Ветвь жива? — вопрос не был адресован Дыю, и никому вообще, просто
брошен.
— Да, — Дый отозвался сразу.
По голосу чувствовалось, что он уже выходит из транса, оставаясь на зыбкой границе между медитацией и сознанием.
— Да, — повторил он, — но это уже не имеет значения.
— Почему? — спокойно спросил Варнава.
— Потому что Древо будет разрушено.
Перед Царскими вратами: «Ей, честный отче»
— Желаеши ли уподобитися ангельскаго образа и вчинену быти лику монашествующих?
