— Ей, честный отче.
— Вольною или невольною мыслию приступаеши к Богу, а не от нужды ли некия и насилия?
— Ей, честный отче.
— Сохраниши ли себя в девстве и целомудрии и благоговении, и в послушании?
— Ей, честный отче.
— Потерпиши ли всякую скорбь и тесноту жития монашеского ради Царствия Небесного?
— Ей, честный отче.
— Брате! Свершилось то, к чему Господь вел тебя на многотрудном пути — ты стал монахом, облекся в одежды плача и покаяния. Будь же послушен воле Божией и Святой Его Церкви. Ты отличаешься от большинства людей, и в этом великий твой грех. О тебе и собратьях твоих Продленных могу сказать одно: возлюбили пути свои, а не Божии, полюбили свободу беглых рабов, создали куцее подобие свободы, теша себя тенью и подобием всемогущества. Того же, что происхождение оно имеет во Тьме, которая вся есть порок и небытие, в большинстве своем знать не хотите. Возблагодари же Господа, Который, как милосерднейший даятель благодати, подал тебе это осознание.
Войдя в Церковь, ты стал таким же членом ее, как и все прочие люди, получившие рождение свыше. Но плоды прегрешения юности остаются с тобой: телесная крепость и долгая жизнь, и те силы, которыми ты наделен. Ты сам понимаешь, что все это не во благо, а во искушение. Слишком многими чудесными свойствами одарен ты, чтобы легко смирить неуязвимую свою плоть и безмерную гордыню. Держи же свойства свои в тайне и пользуйся ими лишь при крайней необходимости, коль скоро совсем без того обойтись невозможно.
Несомненно, однако, и то, что Бог попустил тебя стать таким, какой ты есть. И вправду, если по благодати Его среди людей красивые отличаются от безобразных, а талантливые от тупоумных, то и силы Продленных, их от Кратких отличающие — не благодатью ли Божией даны? Если Он любое зло может обратить во благо, то, может быть, и состояние ваше для непостижимых Его планов полезно? Может быть, через вас хотел Он показать жестоковыйному человечеству, ропщущему на Него за наказание смертью, что и обладание неуязвимым телом не может поднять нас до Его уровня? Или силы ваши намерен Он был противопоставить силам сынов Тьмы? Я не знаю, но несомненно, что одним Бог заповедал одно, другим — другое, в соответствии с условиями времени. Однако вне зависимости от времени, правда одна и путь у нас один — путь совершенства.
Итак, какую бы жизнь не выбрал ты — анахорета или киновийную, ты должен соблюдать принятые обеты, мир же да станет для тебя пустыней. Даже если увлекут непреодолимые внешние обстоятельства, ты должен вести сокровенную жизнь инока, уповая на милосердие Божие, да предопределит Он тебя ко спасению!..
В сих обетах пребывати обещаешися ли даже до конца живота, когда и как бы не настал он?
— Ей, честный отче.
— Брат наш Варнава постригает власы главы своея во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа… Память святого твоего небесного хранителя апостола Варнавы, брата твоего по плоти, празднуется месяца июня одиннадцатого.
— Ей, честный отче.
Эпизод 10
Он стоял, по колено увязнув в грязи, и смотрел на уходящие воды. Не хотел оглядываться: знал, что ожидает его глаза. Но пришлось. Подавив в себе эмоции, внешне равнодушно окинул взглядом гороподобные гряды грязи, остатки строений, растений, мебели, фрагменты людей и зверей. Все это было перемешано так, что уже почти составляло единство, и мало чем отличалось от липкой слякоти, заполонившей весь мир. Лишь угадывалось, что вот этот вязкий сгусток, должно быть, был девичьим бедром, эта сочащаяся влагой глыба — какой-то статуей. Вот, кажется, труп младенца… А может быть, часть фаллического символа, какими в Генохии отмечались публичные дома и храмы. Какая теперь разница?..
«Во ад с душею, яко Бог, сошедый, и в рай разбойника с Собою введый, помяни и ныне раб Твоих, преступлением многим Тя прогневавших».
Он бы и рад был никогда не видеть этого кошмара, но должен был начать отсюда, с молитвы за всех этих наказанных грешников, и идти дальше. Варнава строил Ветвь, которая пройдет как можно ближе к Стволу, в точности повторяя события в нем. Намерен был создать для себя обитель, и никогда не покидать ее, служа Тому, Кому отдал свое имя и готов был отдать жизнь. Он — монах, а это — его монастырь, вне которого останется его прошлое, ярость и похоть, и безумная гордыня. Пусть Древо тянется Ветвями во все стороны, но Ствол произрастает к концу, и он, Варнава, в своей Ветви станет его попутчиком, вместе с ней войдя в пугающую и манящую Крону.
И еще — здесь никогда не будет Луны…
Закончив канон, он стал искать место посуше, чтобы присесть и согреть тело огнем.
Сунь был уже в полном порядке, однако с осторожностью, воспитанной долгой жизнью, отнюдь того не показывал — сидел и сидел, прислонясь к камню, опустив голову на грудь. Но видел и слышал все. Память его сохраняла последние перед пленением события — провал игры, скоротечный бой, забытое чувство ликующего выплеска энергии, посох, раз за разом наносящий врагам смертельные удары. А потом ревущий огненный вихрь опутал его, сбил с ног, и борьба завершилась. Но горечь поражения сразу же отступила — он был слишком обезьяной, чтобы предаваться сожалениям о прошлом, и недостаточно человеком, чтобы предполагать в них пользу.
Откуда-то знал, что исцелил его Мао, потому испытывал благодарность и гордость, однако и эти чувства не очень влияли на его актуальное состояние. Был готов действовать, но выжидал дальнейшего развития событий. Тем более что ждать оставалось недолго: из мрачного проема Башни на белый свет вышли Варнава и Дый.
Стояли неподалеку от него спокойно, но Сунь ощущал сгущающуюся закваску бурных событий, имеющих вот-вот случиться. Начал Дый:
— Ну, что молчишь, ничего не спрашиваешь? Или думаешь, я пошутил?
— Даже тебя я не считаю способным на столь идиотские шутки, — на лице Варнавы сложно было что-либо прочитать, но Сунь чувствовал исходящее от него страшное, жаждущее выхода напряжение. — Ну, хорошо, спрашиваю. Как это должно произойти?
— Мне помогут.
Варнава вопросительно посмотрел на него, не дождавшись продолжения, заговорил сам:
— Вижу, мне опять придется спрашивать. Хорошо: кто?
— Ты.
— Я, знаешь ли, догадывался, что не просто так меня мытаришь. И что же, по-твоему, должен я учинить разрушения Древа ради?
— Дозволь растянуть удовольствие и подвести постепенно. Да и в двух словах не расскажешь.
Дый подошел к валуну, значительно меньше того, к какому был прикован Сунь, сел:
— Давай, милок, садись, в ногах-то правды нет, — он хлопнул ладонью рядом с собой.
— Спасибо, постою, — холодно отозвался Варнава.
— Ну, как знаешь, — Дый потянулся всем телом, кольчуга мелодично звякнула. — Об этом я задумывался давно, так давно, что сам плохо помню. Прикидывал и так, и эдак, пытался сделать чего-то, вон, в Ветвях целую империю себе создал. А все не то. Несолидно как — то. И тут до меня дошло… Это же просто, как Краткого прикончить: если тебя не устраивают правила, устанавливай свои.
— Интересная идея, только в твоем случае не вижу практического применения, — усмехнулся стоящий над Дыем Варнава.
— Вот и я не видел. Но чувствовал, что вариант есть. Мучился, искал, глаз даже ради этого отдал.
— Ага, наслышан…
— Чему ты там наслышан! — Дый пренебрежительно махнул рукой. — То, что Краткие друг дружке
