— Это потому что мы не навии, — мягко ответил Варнава. — И прекрати, пожалуйста, сквернословить, Ангелина.
— Откуда ты меня знаешь? — спросила все еще враждебно, но заметно вздрогнула.
— Сослужил как-то на праздник батюшке в твоем храме, принимал у тебя исповедь…
Она пристально поглядела не него. Глаза были голубыми, очень светлыми. Губы широкого рта сжались, выражая сомнение.
— Кажется, я помню… — произнесла неуверенно, потом добавила:
— Отца Исидора убили пиндосы, знаешь? Утопили в иордани на Крещение…
— Нет, — ответил Варнава, — меня долго не было в этой стране.
— Беженец, — презрительно скривилась девица. — Вот и сидел бы в своей Сибири гребаной…Или где ты там был, в Залесье? На…приперся?
— Это, наверное, мое дело. И перестань, наконец, материться, — строго сказал Варнава. — Нас ищут, если найдут, плохо будет и тебе. Так что помолчи, пожалуйста.
— Так это вы замутили на площади? Нечисть так и полезла! Она по мелочи не вылезет, видно, крутые вы…
Похоже, отношение девушки к пришельцам кардинально изменилось. Теперь неправильные, но привлекательные черты лица излучали энтузиазм. Однако Аслан резко прервал ее:
— Молчи!
— Они здесь, — повернулся он к Варнаве.
— Знаю, — отвечал тот напряженно. — Я поставил защиту, пока они не нас не чуют, но долго держать не смогу.
Аслан припал к глазку на обитой железом двери.
— Тсс, — прошипел он.
Ангелина приникла к щели между косяком и дверью.
— Господи! — ахнула, но Варнава зажал ей рот.
Перед дверью стоял эйнхерий.
Когда-то, видимо, это был королевский мушкетер, о чем свидетельствовал выцветший голубой плащ a la casaque со стершимися изображениями, в которых смутно угадывались белые кресты. Еще на нем был черный кожаный колет с тусклым позументом и черные же бархатные панталоны. Длинные усы обвисли, как и перья плюмажа огромной шляпы, эспаньолка была пегой от седины и грязи. Правая рука умело сжимала широкий кавалерийский палаш, из левой торчала опасная длинная дага. Открытые глаз смотрели в никуда, были совершенно белыми, как сваренные. Когда-то смуглая кожа стала вялой и синюшной. В остальном он бы смахивал на живого, не будь механической точности движений и истекающего от него ощущения зловещей, абсолютно не людской силы. Стоял неподвижно, лишь судорожно трепетали крылья огромного горбатого носа на ничего не выражающем узком лице — мертвец явно принюхивался. Но, очевидно, ничего не вынюхал, развернулся всем корпусом и размеренным шагом скрылся за углом, покидая дворик.
— Пронесло, кажется, — облегченно вздохнул Аслан.
— Я не могу больше держать защиту, — прошипел Варнава. — Сейчас брошу, и они быстро прискачут — ни хрена не видят и не слышат, но нюх отменный, это я в Шамбале понял.
— Сбрасывай, все равно Ветвь рассыплется скоро, если они тут задержатся. Прорываться будем.
Варнава резко расслабился и замер. Однако ровным счетом ничего не произошло. Они постояли несколько мигнут, чутко прислушиваясь. За дверью все было спокойно.
— Кажется, ушли. Совсем, — проговорил Варнава.
— Похоже, Дый не хочет валить Ветвь. И правильно — ты ему нужен живой… — отозвался Аслан.
— Что за тарабарщину вы несете?! — злобно и растерянно прошипела девушка еще сдавленным от недавнего ужаса голосом.
— Пойдем-ка в комнату, — вместо ответа велел Варнава.
На удивление, комната была довольно уютной. Стены, как в сауне, обитые деревянными рейками, навевали покой. Кроме большого шкафа, старого офисного стола, пары офисных же колонок с ящиками, нескольких продавленных стульев и календаря с изображением святого на стене, ничего больше не было. Аслан и Ангелина перекрестились на календарь, у Варнавы дернулась рука, чтобы последовать их примеру, но бессильно опустилась.
— Какой ты священник, если не крестишься? — строго спросила Ангелина.
— Я больше не священник, — буркнул Варнава, тяжело опускаясь на стул.
— Священник, священник, это у него пройдет, — прошептал на ухо Ангелине Аслан,
обнимая ее весьма привлекательной формы плечи.
Вообще девушка обладала отменной фигурой, которую Аслан, похоже, успел оценить. Было ей лет двадцать, и производила она двойственное впечатление искушенной в лихой жизни дамы-вамп, и одновременно играющей в космических рейнджеров мальчиковатой школьницы, угловатой и наивной, а сейчас еще порядком испуганной.
— Здесь жил один человек, — буркнула она, освобождаясь от аслановой руки. — Он не захотел служить пиндосам, и они отдали его этим…рабам Коркодела, на жертву. Он умер, но теперь хранит это место, пиндосы соваться сюда боятся. Мы здесь иногда скрываемся, если дела в центре.
— Мы?.. — переспросил Аслан.
— Русская городская герилья, — гордо вскинув голову, ответила девица. — Убиваем пиндосов и безбожников, которые им служат. И рабов Коркодела, конечно.
— Не рискуешь, рассказывая нам? — как бы между прочим спросил Варнава, катая по столу невесть как случившуюся тут старую-старую банку из-под джин-тоника.
— Вам можно, — важно сказала Ангелина. — Я всегда чувствую, кому можно… Кстати, наши зовут меня Гела.
— Я — Аслан, а это — Варнава. Отец Варнава
Варнава на это только покачал головой.
— А что я вам рассказывала на исповеди? — в лоб спросила Гела. Очевидно, вопрос давно вертелся у нее на языке.
— Тайна исповеди существует в обе стороны, ты разве не знала? — ровно проговорил Варнава. — И в любом случае я сразу после отпущения забываю, что мне рассказывают исповедуемые…
— А-а-а, — с уважением, но и с долей разочарования протянула она, и тут же сменила тему. — Вы кушать не хотите?
— Хотим, — с чувством ответил Аслан за обоих.
Варнава тут же вспомнил, что последний раз, когда ему предлагали поесть, он этого не сделал — когда Луна устроила в Шамбале роскошный фуршет. Пустой желудок сказывался — Продленные не могут умереть от истощения, но неприятные ощущения от голода у них те же, что и у Кратких.
— Да без бэ!.. — весело вскричала Гела, вскочила и принялась сновать по комнате.
Извлекла из шкафа старый электрический чайник, который сразу наполнила водой из-под крана. Появились также несколько пакетиков концентрированного супа, большой мешок сухарей, банка тушенки, которую Аслан тут же умело вскрыл острием своего меча. Сервировку дополнили несколько погнутых алюминиевых вилок и кружки, в изобилии стоящие на подоконнике вперемешку со старомодными стеклянными стопками.
Потребляли сиротский супчик с тушенкой, в основном, молча, только Гела непрерывно порывалась что-то рассказывать, сбивалась на другую тему и замолкала. Было видно, что сильно взволнована, но изо всех сил старается этого не показать. Варнава отказался от тушенки и мрачно макал сухарь в кружку с супом. После еды Аслан с хрустом потянулся и вытащил, было, трубку, потом, вспомнив что-то, спросил:
— Гела, а папирос тут не найдется?
— Ты что, косяк забить хочешь? Нам на передовой не положено…
— Так я и знал, папиросы есть, — засмеялся Аслан. — Гела, прелесть моя, папиросы предназначены для того, чтобы курить табак, а отнюдь не анашу.
— Первый раз вижу такого старпера, — насмешливо пожала плечами девушка, извлекая из ящика
