– Но вы говорили, что он в Англии, – напомнил полицейский.
– Он так утверждает, – сообщил я. – Я подумал, возможно, вы проверите аэропорты и морские порты.
– Люди могут приезжать к нам из Франции, и мы их не контролируем, – возразил он. Он явно не собирался заниматься этой версией. – Здесь обнаружено много отпечатков пальцев. Кто еще живет в доме?
– Моя мать жила здесь довольно долго, – сказал я. – Не знаю, сколько времени сохраняются отпечатки. Мы редко вытираем пыль.
– У нас есть образец отпечатков вашей матери. Их сняли, когда она напала на полицейского. – Он с трудом сдерживал улыбку.
Выяснилось, что инспектор приехал не только для того, чтобы сообщить нам это. У него были новости.
– Мы допросили женщину, которая нам позвонила, – объявил он.
– Ну и?
– Она получила письмо.
– Что?
– Она сидела дома, кто-то стукнул в ее окно, но только один раз, и она не обратила внимания, – рассказывал инспектор. – Ее дом стоит прямо у дороги, и она решила, что какой-то прохожий случайно ударил в окно. Но потом она пошла спать и, проходя по коридору, увидела на полу письмо. На конверте большими буквами было написано «срочно».
– Когда все произошло?
– В час ночи.
– В час ночи постучали в окно или в это время она нашла письмо?
– Стучали раньше, – объяснил он. – Но могло быть и совпадение.
– Что говорилось в письме? – спросила Габриэль.
– Там говорилось, что она немедленно должна позвонить в полицию. Что пропал ребенок, которого можно найти на железнодорожных путях, куда мы и отправились.
– Значит, письмо мог написать мужчина?
– Конечно, – подтвердил инспектор.
– А что, если бы она не позвонила? – поинтересовался я. – Что, если бы проигнорировала письмо?
– Но она позвонила, хотя потребовалось время, чтобы сообщение дошло до нужных людей.
– А что, если бы она этого не сделала? – повторил я свой вопрос. – Ребенок остался бы там. С Эми могло случиться что угодно.
– Не исключено, что были и другие письма, – предположила Габриэль. – Вероятно, он опустил несколько писем в почтовые ящики, и одно бы наверняка сработало. Возможно, кто-то следил за ребенком и за теми, кто ее забрал. Похитители могли быть рядом с тем местом, где находились мы.
– Я так не думаю, – заметил я. – У меня ощущение, что этот человек играет в русскую рулетку с нашими жизнями. Он бросает кости, а это наше дело – страдать или нет. Могу поспорить, других писем не было.
– Есть и другая возможность, – вмешался в разговор инспектор. – Женщина могла солгать. Если она из ЭТА, то знает, как был важен ее звонок. А письмо служит ей прикрытием.
– ЭТА здесь ни при чем, – настаивал я. – Преступник хочет, чтобы один из нас или все мы погибли.
Инспектор пожал плечами и скоро уехал.
Мы отвезли Эми в больницу, как нам рекомендовали, и у нее не обнаружили никаких травм.
По дороге домой мы долго разговаривали и пришли к выводу, что больше не хотим жить в Испании. Тому, кто желал выжить нас отсюда, удалось достичь своей цели. Я позвонил на работу и выяснил, когда могу вернуться в Англию, а потом целый день менял все замки в доме и ставил дополнительные щеколды. Я удостоверился, что все ставни запираются изнутри, а окна закрываются на внутренний засов. Я даже повесил большой замок на двери сарая за домом. Наверное, чтобы мыши не разбежались.
В комнате Эми я принял двойные меры предосторожности: на ставнях установил двойной комплект замков, а также врезал новый замок в двери детской. Но мы все равно не могли успокоиться и на ночь укладывали Эми в нашей спальне. Мы выбросили колыбельку, в которой ее украли, и вместо нее купили походную кроватку.
Мы понимали, что если в восемь часов вечера будем укладывать Эми спать в нашей спальне, то она окажется в большей опасности, чем в детской. Поэтому мы решили сначала оставлять ее в детской, а когда сами отправлялись спать, забирали ее в нашу комнату. Мы могли заниматься сексом, только пока ее не было рядом с нами.
Эта привычная процедура еще раз доказывала, какой нелепой стала наша жизнь. Мы запирали на несколько часов нашу собственную дочь в ее комнате и спускались вниз, забирая с собой ключ от двери. Все это служило ежедневным напоминанием о том, что нам нужно вернуться в Англию.
Мои работодатели узнали о произошедшем и прониклись ко мне сочувствием, но попросили потерпеть пару недель, пока не найдут мне замену. Ведь они уже потеряли одну сотрудницу нашего отдела – Олаю. В любом случае, у меня не было паспорта, поэтому я не мог немедленно покинуть страну.
Я бы с удовольствием поменял место работы. Арестованных охранников уже освободили, и они считали меня одним из главных виновников их заключения. Они провели в тюрьме только неделю, не намного больше того, сколько просидел за решеткой я, вообще ни в чем не виноватый. Мне бы хотелось узнать у них секрет быстрого освобождения, но они отказывались со мной общаться, а если я с ними заговаривал, делали вид, что не понимают меня.
В общем, ходить на работу стало не в радость.
Неожиданно до меня дошло, что я не разговаривал с матерью с момента ее отъезда из нашего дома. В этом не было ничего удивительного, принимая во внимание то, что мы были поглощены поисками похищенного ребенка; а кроме того, когда довольно долго терпишь кого-то в своем доме, то после этого не слишком торопишься пообщаться с ним по телефону. Но факт оставался фактом: у меня давно не было от матери никаких вестей, и она сама мне не звонила, что выглядело весьма странно. Я попытался позвонить ей с работы, но мне никто не ответил. Я решил повторить попытку позже.
Добравшись в тот вечер до дому, я увидел, что Габриэль разбирает вещи, готовясь к переезду. По выражению ее лица я понял, что она на меня злится.
– Что это? – спросила она. – В руках она держала бумажку, которую я не сразу узнал. – Я хочу знать, что это такое, – повторила она.
Это был листок из квартиры Алекса, на котором я записал имя одного из бывших любовников Габриэль. Того, с которым она изображала больную раком.
– Это твой почерк! – крикнула Габи.
– Я знаю.
– Объяснись, негодяй! – вопила она. – Давай. Умираю от желания услышать, что ты скажешь.
Откуда у меня имя и номер телефона одного из ее мужчин? Что я могу сказать?
– Тот тип, – начал я, – Алекс… он не оставлял меня в покое, заставил записать имя этого мужчины.
– Когда?
– Что?
– Когда он заставил тебя записать имя?
– Давным-давно, точно не помню.
– Это было в тот день, когда он якобы явился к тебе на работу?
– Да, – подтвердил я. – Не якобы. Он действительно явился ко мне на работу.
– И он заставил тебя записать это?
– Да. – Я чувствовал здесь какой-то подвох.
– Значит, – продолжала она, – все произошло несколько месяцев назад?
– Верно.
– Что не объясняет, почему записка была спрятана в задний карман твоих брюк, которые с тех пор раз двадцать были в стирке.
А, вот где подвох. Я не мог решить, должен ли признаваться, что видел Алекса в Лондоне. В итоге я
