– Угу.
Мне достались улыбка и хмурое чело, а потому я стиснул ее плечи:
– Энджи, побереги яд для Питера. Мы идем слушать музыку – свинг-бэнд в «Готам-клубе».
– Танцы? – Тучи начали расходиться.
– А то нет. Костюмированный вечер. Под сороковые-пятидесятые или что-то вроде.
Тучи опять омрачили лоб Энджи, и она треснула меня по плечу.
– Ай!
– Как ты мог, Гарт?
– Что?
– Ты знаешь, что на такой выход мне нечего надеть.
Я задумался о двух шкафах, забитых ее одеждой.
– Мармеладка моя, у тебя обязательно найдется, из чего сварганить такой…
– Ха!
Энджи прошествовала в заднюю комнату, и я услышал, как дверца шкафа едва не слетела с петель. Нет, обычно Энджи очень уравновешенная, правда. Это Питер доводит ее до бешенства. А значит, мне пора собирать свою образцовую команду рептилий и везти ее в Бруклин.
– Пошли, Отто. Помоги.
Отто бросил щетку и поспешил следом за мной в подвал.
– Какой помощь, Гарф, говори, пожалуйста.
Змеи довольно хрупки, поэтому мы зарыли их в резиновый контейнер с пенопластовыми бобами, разделив картонками от рубашек. Каймана и варана я обернул пузырчатой пленкой и закатал в перевозочные одеяла. Крокодилий череп размером с небольшую собаку я просто завернул в одеяло, а парочку игуан мы бросили в коробку с бумажной лапшой. Мне приходится хранить у себя не только чучела, но всяческие приспособления для их транспортировки. Упаковка – один из талантов нашего Отто. У него практически идеальное чутье – может показаться эзотерикой, – как оборачивать бумагой, пузырчатой пленкой или картоном копыта, клыки и морды так, чтобы хрупкие части оказались в твердом коконе.
– Я говорил тебе, что ты хорошо пакуешь, Отто?
Я знал ответ, но решил проверить, не изменилось ли чего в истории. Отто утверждает, что бывал в таких местах и занимался такими вещами, что я иногда не могу до конца поверить.
– Отто, конечно, очень красиво пакова. – Он махнул на меня куском газеты, слегка обидевшись, что я мог вообще усомниться в его талантах. – Долго назад, молодой, дома в Гулаге. Мы не только карты игра, чай день и ночь. Ке-ге-бе водил нас фабрика, я пакова со дня на ночь.
Отто поднял контейнер со змеями, я взял замотанных в одеяла ящериц. Отпер дверь из подвала на тротуар. Мы выбрались наружу и двинулись к «линкольну», я убрал верх, и мы загрузили заднее сиденье нашим спеленутым зверьем. Когда подвальные двери были снова заперты, Отто, воспользовавшись случаем подышать свежим воздухом, закурил. Я не стал сразу садиться в машину.
– Отто, а как ты вообще вырвался из Гулага?
Он побледнел, круги вокруг глаз потемнели. Мне показалось, дым застрял у него в горле, но нет – торфяные пары вышли долгой глубокомысленной струей, а глаза Отто пристально сощурились на Гудзон.
– Как Гарф видел, человек мрет? Нож? «Калашников»? Веревка? Рука? Зубы?
– Э, что, ты про то, как по телевизору? В кино? – Бывают моменты, когда простодушие – моя особенность.
Солнце блеснуло на его стальных зубах, по шершавой роже пробежала улыбка битого судьбой человека. Серые глаза Отто встретились с моими.
– Отто, он не зна, сколько много видел людей мрет. Очень много, Гарф. Это не хорошо место, наверное, бог человеку дава. – Он медленно и таинственно двинулся в сторону, на рев Вестсайдского шоссе: руки сложены на груди, дым курится, а сам очерчен вечерним солнцем, мерцающим на волнах Гудзона.
Я сел в «линкольн» и, минуя Отто, проехал к шоссе. Может, он не понял мой вопрос? А может, Отто убил кого-нибудь, чтобы выбраться из лагеря? Или вспоминает какую-то резню? Бойню, свидетелем которой он стал? За этим стояла какая-то мрачная история, которой Отто не жаждал поделиться, и от его намеков меня слегка замутило – не столько от предполагаемых деталей, сколько от моего собственного полного неведения и, в конце концов, безразличия к систематической жестокости. Обычной, судя по всему, на огромных пространствах Земли.
От того, что он спал на барной стойке, мечтал торговать хот-догами на нудистском пляже, беспрерывно курил и болботал, я не принимал Отто слишком всерьез. Скорее наоборот. Но теперь начал думать, что в нем кроется гораздо больше, и его повседневный разгильдяйский характер выковался в очень тяжелые времена. Когда он узнал, что все бренно и, видимо, бессмысленно.
Катясь на юг, к тоннелю Бэттери на Бруклин, я оглядывался по сторонам. Парень на скейте упал и содрал локоть. У такси спустило колесо. Пара спорит у входа в ресторан. Табличка «Закрываемся». Разъяренный водитель сигналит кому-то – его подрезали. Женщина хромает на сломанном каблуке. Потрепанный мужик сгорбился у подъезда.
Взятые в сравнении, трудности Америки в эпоху торговых центров кажутся какими-то мелкими.
Глава 11
Обычно мужские особи не очень-то утруждаются выбором костюма. Мой выбор тем более упрощался, что на предстоящий выход у меня было только два варианта: синий в узкую полоску или же летний кремовый блейзер. С замечательной предусмотрительностью коллекционера в нежном возрасте двадцати лет я спас четыре довольно почтенных пиджака из гардероба моих дедушек – в последний момент, не дав родителям отправить их в Армию спасения. (Вещи, не дедушек.) Полоща рот, я отвлекся от созерцания своих всклокоченных после сна волос в зеркале над раковиной – и как раз вовремя заметил, что к дому подъехал грузовик АС. Я рванул вниз по лестнице в одном полотенце, половина лица в пене, и перехватил молоденького «армейца», когда он шагал по дорожке к грузовику, и у нас произошла, к немалому испугу моих предков, небольшая потасовка. Для подглядывавших соседей эта живописная сцена, должно быть, смотрелась как рукопашный бой миссионера с дикарем ватуси прямо на Ред-Робин-роуд. Я уже почти вырвал пиджаки, которые он зажал под мышкой, и решил схватить бонус – связку галстуков из коробки. Полотенце с меня упало, я отхаркнул мятным полосканьем, и парень выпустил вещи. Остальное – история. (Мистер и миссис Вогель из дома напротив, наверное, до сих пор мозолят почтальону уши пересказами.) Как бы там ни было, вещи сидят, будто пошиты на меня: фрак, смокинг, в полосочку и блейзер – я храню их у себя уже двадцать пять лет, и за это время имел случай надеть каждый лишь по разу. Поскольку на дворе было не лето и я не махал платком с палубы «Пискатауайской принцессы», [49] весь выбор свелся к полосатому. В его кармане я нашел коктейльную салфетку с папиных похорон.
Шкафы Энджи тоже были не чужды моде. Она нашла там платье подружки невесты: черное, с открытыми плечами, по икры длиной и с богатой плиссировкой. (Да, черное платье подружки невесты. Это вам все-таки Нью-Йорк.) С черными же туфлями-лодочками на этот ансамбль в «Готам-Клубе» только плечами бы пожали. Одобрительные кивки Энджи все же обеспечит ювелирским чутьем на аксессуары: черные атласные перчатки до локтя, чулки со швом, пелерина из мятого бархата. Светлые волосы до плеч Энджи подвила плойкой. После долгих метаний она пришла к выводу, что даже маленькая шляпка будет уже слишком, так что труды завершились красными маскарадными сережками в желудь размером и помадой того же цвета. Энджи поулыбалась в зеркало и обернулась ко мне, уже хмурясь.
– Я ужасно выгляжу. Ведь ужасно же?
Всего лишь четверть часа ушла на то, чтобы убедить ее в обратном, и еще четверть – выйти за дверь и сесть в такси.
– А ты хорошо выглядишь, мой сладкий. – Энджи пожала мне руку выше локтя. – Хотя, пожалуй, надо бы слегка выпустить в талии.
Я еле слышно втянул воздух, чтобы не выпустить пар. Через десять минут такси доставило нас в «Готам-Клуб» – непримечательное с виду место на Пятьдесят-какой-то улице, – и мы вошли внутрь.
Сквозь красные бархатные занавеси мы прошли в гулкий зал со множеством синих ярусов; концентрические круги столиков со свечами рисовали мишень на обсидиановом полу. Потолок был на такой
