Головнину пение соловья в гульёнковском парке, будя воспоминания о далеком, невозвратном детстве и о родной земле, которая сейчас казалась столь же далекой, как детство. То был японский соловей — угуису. Он был немного меньше русского и такой же серенький, но пение у него было беднее и проще, без чудесных переходов и колен русского соловья. Все же слушать его было приятно.
Василий Михайлович не мог дождаться часа побега. Утром от имени пленников он попросил начальника стражи показать им японский храм, который отстраивался после пожара на кладбище. Эта прогулка позволила ему высмотреть и заметить все нужные для побега тропинки. С прогулки узники вернулись в тюрьму лишь под вечер и, притворившись сильно уставшими, легли отдохнуть, чтобы усыпить бдительность стражи и Мура. Но никто из них, конечно, отдыхать и не думал. Всех тревожила мысль: удастся ли побег? Придет ли свобода или снова тюрьма, на этот раз еще худшая, с побоями, с пытками и, может быть, навеки? А может статься, что суждена им безвестная смерть на чужбине.
Вечером Макаров с Васильевым, пробравшись на тюремную кухню, похитили два ножа, а около полуночи Шкаев с Симоновым вылезли во двор через уборную и спрятались под крыльцом.
Головнин велел сделать на постелях чучела спящих людей, а теперь участники побега ждали только, когда в городе протрещат барабаны, отбивающие полночь. С волнением они прислушивались к каждому шороху. В тюрьме все было спокойно. Конвойные, как обычно, играли в шашки за своей решеткой, стуча костяшками и громко смеясь. Мур с Алексеем своевременно легли спать, видимо не подозревая о том, что затевается.
Наконец барабаны пробили полночь. Наружный патруль с фонарями, как всегда, обошел двор и удалился в караульное помещение. Тогда Шкаев и Симанов вылезли из-под крыльца, прихватив с собою спрятанный там заступ, и начали рыть подкоп под стеной, воспользовавшись имевшейся там водосточной канавкой.
Для себя и для Хлебникова Василий Михайлович тоже соорудил чучела и оставил на своей кровати письмо, в котором сообщал японцам о полной непричастности курильца Алексея к побегу.
Когда солдаты внутреннего караула легли спать, пленники, по знаку Василия Михайловича, один за другим выбрались во двор тем же путем, что и Шкаев с Симановым. Пролезая под полом последним, Головнин был полон решимости в случае тревоги оказать сопротивление страже, пустив в ход долото, но живым не сдаваться.
Пробираться под полом было тяжело, ибо двигаться приходилось ползком и с такой осторожностью, чтобы самому не слышать собственного движения. Но и во дворе и в тюрьме все было спокойно. Слышался только хорошо знакомый всем свирепый храп курильца Алексея.
Наконец потянуло свежим ночным воздухом. Василий Михайлович вылез до половины наружу. В ту же минуту сильные руки подхватили его с обеих сторон, и он услышал над самым ухом горячий шепот Шкаева:
— Сюда, сюда, Василий Михайлович! Вот она, дыра-то! Все уже там...
Головнин подполз к подкопу и стал пролезать под забор. Здесь сильно пахло сырой, только что раскопанной землей. Вдруг острая боль пронизала все его существо с такой силой, что на мгновенье даже затуманилось сознание. Он ударился коленом правой ноги обо что-то твердое.
Мысль, что теперь он не сможет бежать, ужаснула его. Но он сделал над собой усилие и быстро прополз под забором. И тут боль вдруг прошла, точно удара и не было.
Головнин поднялся на ноги, осмотрелся. Над головой горела спокойные, ясные звезды. Ночной прохладный воздух приносил откуда-то запахи цветущих садов. Он был на свободе.
Хлебников звал его откуда-то из темноты радостным топотом:
— Сюда, сюда, Василий Михайлович! Скорее!
Беглецы почувствовали под ногами узкую тропу, которая вилась между тюремным забором и оврагом. Слабо протоптанная тропинка временами пропадала, ее приходилось отыскивать при свете звезд или нащупывая ногами. Но вот, наконец, добрались и до большой дороги. Это место Василий Михайлович хорошо заприметил во время давешней прогулки и быстро провел товарищей на кладбище.
Здесь, стараясь подальше держаться от постройки, чтобы не обратить на себя внимания сторожей, беглецы сделали небольшую остановку и, укрывшись среди могил, стали совещаться, куда держать путь. Решено было направиться к горам, углубиться в них и итти пустынными местами по ночам, руководствуясь звездами, а днем прятаться в лесу, чтобы замести следы; затем выйти на морской, населенный берег, завладеть подходящим парусником или простой лодкой и направиться к родным берегам.
Предстояло тяжелое и опасное путешествие, которое могли предпринять только люди, решившие или добыть себе свободу, или умереть. Василий Михайлович знал, что весь обширный остров Матсмай покрыт горными кряжами, которые спускаются отлогими скатами к берегам, поэтому вся внутренняя часть острова, вероятно, необитаема.
Верст пять пленники прошли равниной, держа путь на Полярную звезду. Затем беглецы стали подниматься в гору. И тут Василий Михайлович снова почувствовал сильнейшую боль в ушибленном колене, которое начало быстро опухать. От боли он скоро выбился из сил. Товарищи должны были каждые полчаса останавливаться, чтобы дать хоть немного утихнуть боли.
— Идемте, идемте! — торопил их Головнин. — До рассвета мы должны достичь леса, иначе нас переловят, как цыплят... — И снова шел, превозмогая боль.
Беглецы двигались где конными тропами (здесь не ездили на колесах), где прямиком лезли в гору. Порою в ночной темноте натыкались на непреодолимую крутизну, долго наобум бродили, стараясь обойти неожиданное препятствие, и снова карабкались вверх.
Между тем положение Василия Михайловича с каждой минутой становилось все тяжелее: опухшее колено болело все сильнее, и боль уже начинала распространяться по всей ноге. Мысль, что, может быть, он скоро совершенно не сможет двигаться, приводила его мгновениями в отчаяние. Однако он все же шел. Беглецы поднялись до такой высоты, где местами еще лежал снег. Приходилось обходить обширные снежные поля, ибо снег уже был зернистый и не держал человека.
Незадолго до рассвета вышли на большую дорогу, по которой жители возили вьюками лес в город. Неподалеку уже начинались сплошные горные леса. Василий Михайлович решил воспользоваться этим путем, чтобы до рассвета добраться до леса я там укрыться до ночи. Но не успели беглецы сделать а сотни шагов, как матрос Васильев, оглянувшись, вдруг тревожно прошептал:
— Глядите, глядите, за нами погоня! Верховые с фонарями!
С этими словами он бросился вниз в глубокий овраг. Все устремились за ним. Но склоны оврага были лишены какой-либо растительности, и спрятаться было негде. Между тем начинало светать. В овраге лежало много снега, на котором особенно четко должны были выделяться черные фигуры людей. С минуты на минуту беглецы ждали, что верховые появятся на верхнем краю оврага. Но те не появлялись.
И вот наступил день, а беглецы, сбившись в кучу, беспомощно топтались в снегу на открытом месте. Тщетно искали они, где бы можно было укрыться. Наконец на противоположном склоне оврага Василий Михайлович заметил темное отверстие. Возможно, то был вход в пещеру.
— За мной! — скомандовал он и, преодолевая боль, стал быстро спускаться вниз.
Действительно, то был вход в пещеру, но у самого входа в нее с горы низвергался сильный, пенистый и шумный водопад, который выбил в снегу яму до земли глубиною сажени в полторы. Попасть в пещеру было весьма трудно. Это удалось лишь с помощью молодого деревца, росшего у самого входа в нее Хлебников первый схватился за ствол дерева и прыгнул. За ним последовали остальные, рискуя, что деревцо вот-вот вырвется с корнем и прыгающий полетит в яму, вырытую водопадом, откуда возврата уже не могло быть.
Василий Михайлович мог попасть в пещеру лишь с помощью товарищей. Они втащили его туда с большим трудом. Стиснув зубы от боли, почти без чувств, он повалился на мелкий рассыпавшийся плитняк, которым была забита низкая пещера. С каменных стен ее стекали струйки прозрачной горной воды. Беглецам едва удалось разместиться, да и то полулежа, чуть не касаясь каменного свода головами. Дно пещеры было покато к выходу, и заполнявший его плитняк при малейшем движения сползал вниз, увлекая людей за собой. Поэтому приходилось лежать неподвижно.
В этом каменном мешке было холодно, как в леднике. Вскоре беглецов охватила дрожь, но они
