Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

никакая душа того не выдержат. Не есть ли то ваша японская пытка?

Однако и Мур, который после побега пленников жил теперь с Алексеем отдельно, где-то в городе, тоже сообщил эту радостную весть запиской.

Головнин, подсев на койку к Хлебникову, лежавшему теперь по целым дням, взял его за руку и сказал:

— Андрей Ильич, радуйтесь! Мы скоро будем свободны! Но и это известие Хлебников принял рассеянно, как бы ничего не слыша. Он уже несколько дней не ел и не пил, прятал голову под одеяло и в ужасе говорил, что огненные демоны преследуют его, заглядывая в окна оксио. Потом вскакивал и с перекошенным от ужаса лицом кричал, что за ним гонятся японцы, угрожая его зарезать.

А однажды он подошел к Головнину я, став перед ним во фронт, сказал:

— Докладываю вам как своему начальнику...

— Что такое, Андрей Ильич?

Василии Михайлович ласково положил руку на плечо штурмана.

— Меня отравили японцы.

— Когда же и как это случилось? — с нарочитой серьезностью спросил Головнин.

— На-днях, когда, я ел бобы...

— Но мы все ели бобы, — возразил Василий Михайлович. — Однако ни я, ни матросы ничего не почувствовали.

В ваши чашки они ничего не подсунули, а в мою положили мелко нарубленного корня жизенга. Я сразу почувствовал, что в бобах что-то есть, но подумал, что это приправа из какой-то дикой зелени, а теперь понял, в чем дело...

— Почему же это именно жизенг? — полюбопытствовал Головнин.

Хлебников загадочно улыбнулся:

Я уже знаю, что это жизенг, потому что он действует только при восточных ветрах.

— Ну? — невольно вырвалось у Василия Михайловича. — В чем же заключается его действие?

— Японцы вселили в меня через этот корень такое обжорство, что сколько бы я ни ел при восточном ветре, мне все мало...

— Сие не так страшно! — отвечал Головнин, стараясь успокоить своего штурмана. — Я поговорю с Кумаджеро, чтобы при ветрах восточного румба вам давали побольше еды, тем более, что при других ветрах вы иногда совершенно ничего не едите.

Василий Михайлович с грустью смотрел на своего бедного безумного товарища.

В этот день он занес в свой дневник, что вел на клочках бумаги:

«Нас пришло сюда трое молодых, здоровых офицеров, а ныне я один. Сколь же жестоки были наши страдания в этом ужасном плену, уготовленные для нас вероломными японцами, что даже человеческий разум не может их перенести!»

Так радостная весть об ожидаемой вскоре свободе была омрачена глубокой печалью.

Глава двадцать третья ЗАКОНЫ СОСТАВЛЯЮТСЯ СМЕРТНЫМИ

Переводчик Теске приехал в Матсмай вместе с новым губернатором — Хаотори-Бингоно-ками.

Едва успев сойти на берег, Теске поспешил в оксио. Он был по-прежнему весел, болтлив и много говорил о своей столичной жизни, которой был весьма доволен. На нем был богато расшитый халат на вате и новая шляпа.

Он долго приседал, улыбался и кланялся Головнину и лишь после этого сообщил, что новый губернатор имеет повеление от своего правительства снестись с командирами русских кораблей и что во все порты немедленно разослан приказ, запрещающий открывать огонь по русским кораблям, если они снова придут к японским берегам.

По мнению Теске, столь благоприятным оборотом дела русские пленники обязаны бывшему губернатору буньиосу Аррао-Тодзимано-ками. Это он настоял на том, чтобы японское правительство снеслось с русскими кораблями через Кунашир, а не через Нагасаки, ибо в последнем случае русские непременно сочтут это за обман и коварство.

Когда же члены правительства заявили, что в таком случае будет нарушен установленный для всех иностранцев закон, Аррао-Тодзимано-ками, по словам Теске, ответил так:

Солнце, луна и звезды - творения рук божьих, но и те в течении своем не постоянны и подвержены переменам. А японцы хотят, чтобы их законы, составленные слабыми смертными, были вечны и непременны. Такое желание смешно и безрассудно.

О европейских делах и победах России над врагами Теске не обмолвился ни словом. Узнав о болезни Хлебникова, он долго с сожалением качал головой.

Впрочем, к его приезду Хлебников стал чувствовать себя лучше, приступы меланхолии случались реже, сознание прояснялось. В такие минуты Василий Михайлович всеми силами старался ободрить его.

— Ваша хандра, Андрей Ильич, — говорил он, — пройдет, как только мы вступим на борт нашей «Дианы». Мы с вами совершим еще не один поход во славу нашего российского военного флота!

Слова эти доходили до помрачненного сознания молодого офицера, и он радовался и порою громко смеялся.

Один Мур становился все мрачнее и угрюмее.

Вскоре Василия Михайловича вместе с Муром вызвали в губернаторский замок, где два первых чиновника объявили пленникам, что гимниягам велено составить письмо к начальникам русских судов, если они придут к японским берегам.

Тут же гимнияги показали это письмо, прося сказать, хорошо ли оно составлено.

Головнин нашел, что письмо составлено весьма основательно и что такой шаг может избавить как русских, так и японцев от бесполезного кровопролития.

При этом Василий Михайлович заверил японцев, что русские власти, без сомнения, дадут удовлетворительный ответ на такое письмо и изложат свое отношение к поступку Хвостова, если того так уже желают японские правители.

— Желают, желают, — поспешили подтвердить чиновники, все разом кивая головами.

С письмом решено было отправить на корабль двух русских матросов, каких только назначит Головнин. Эту мысль Василий Михайлович тоже одобрил и стал просить, чтобы ему и Муру было разрешено послать с такой оказией хоть небольшие записки. На этот раз японцы согласились, но заявили, что записочки должны быть возможно короче и написаны немедленно, ибо их необходимо послать на просмотр в столицу.

Василий Михайлович и Мур, возвратившись в оксио, тотчас же приступили к переводу японского письма на русский язык. Для этого Муру и Алексею было разрешено каждый день ходить к Головнину.

Перевод письма на русский язык подвигался весьма быстро. Но чем ближе подходила к концу эта работа, тем мрачней и беспокойней становился Мур.

Однажды рано утром, когда Теске обыкновенно заходил проведать узников, у ворот оксио Мур неожиданно остановил его и потребовал, чтобы его одного тотчас же отвели к губернатору.

— Зачем? — удивился Теске.

— Я хочу объявить ему о некоторых весьма важных делах, — ответил Мур. Вид у него был таинственный и странный.

— О каких? — спросил Теске. Мур молчал.

— Пока вы не скажете зачем, мы не сможем свести вас к буньиосу.

— А вот для чего! — вдруг злобно крикнул Мур. — Знайте, что наш шлюп приходил в Кунашир вовсе не за провизией. А для чего он приходил — Головнин один знает эту тайну. Нужно допытаться у него. Вот