Всю ночь он провел на палубе. Ночь выдалась, как и в прошлый его приход, тихая, лунная.
Такатаи-Кахи, возвратившемуся на родину после года отсутствия, тоже, видимо, не спалось. Он вышел наверх и стал ходить по палубе вместе с Рикордом. Рикорд молчал, погруженный в мысли о том, что будет завтра, не обманули ли его снова японцы, удастся ли ему что-нибудь узнать...
Затем он обратился к Такатаи-Кахи:
— Кого же пошлем завтра на берег с моим письмом? Такатаи-Кахи немного подумал.
— Пусть это будет Тасимара или Киосинши, — сказал он. — Оба — мои старые матросы и люди, преданные мне.
— А ручаешься ли ты, что они возвратятся на шлюп?
— Не знаю, — ответил Такатаи-Кахи. — Ручаться за то, что начальник острова отпустит их к нам, я не могу.
Неопределенный и уклончивый ответ японца, его тихий, вкрадчивый голос показались Рикорду весьма подозрительными. Нервы его были сильно напряжены. Терпение истощено до крайнего предела.
— Как он может не отпустить? — почти крикнул он. — В таком случае я объявлю действия кунаширского начальника неприязненными и уйду, прихватив и тебя, в Охотск, откуда этим же летом придет несколько военных судов требовать вооруженной рукой освобождения пленных! Ответа я буду ждать только три дня.
Услышав эти слова, Такатаи-Кахи сделал резкое движение, будто хотел броситься на своего собеседника, но сдержался, притих. Рикорд в темноте не мог видеть выражения его лица, но почувствовал, что японец сильно волнуется. Японец, видимо, что-то хотел сказать, но передумал, повернулся и ушел в свою каюту.
Утром, бледный, с помятым и расстроенным лицом, — должно быть, он не спал всю ночь, — Такатаи-Кахи обратился к Рикорду с такой речью:
— Начальник императорского судна! Ты объяснился вчера с большим жаром. Твое послание кунаширскому начальнику будет означать много, а по нашим законам — очень мало. И напрасно ты угрожаешь увезти меня в Охотск. Если двух моих матросов начальник вздумает задержать на берегу, не в твоей власти будет увезти меня в Россию. Но об этом будем говорить после. А теперь скажи мне: действительно ли на таких условиях ты решился отпустить моих матросов на берег?
— Да, — коротко и решительно отвечал Рикорд.
— Хорошо, — сказал Такатаи-Кахи. — Так позволь мне сделать последнее, может статься, наставление моим людям и словесно через них уведомить обо мне кунаширского начальника, ибо ни обещанного письма к нему, ни какой-либо записки я не пошлю теперь. Ты сам уже довольно разумеешь по-японски, чтобы понять все, что я в кратких словах буду говорить моим матросам. Я не хочу, чтобы ты подозревал меня в каком-нибудь дурном намерении.
И Такатаи-Кахи, обернувшись к своим матросам, сделал им знак. Сидевшие на пятках японцы подползли к нему, склонив головы до самого пола, и приготовились слушать, что он им скажет.
Сначала Такатаи-Кахи стал наставлять матросов в том, как они должны держать себя перед страбиагу и что должны говорить, как были взяты на российский корабль, когда прибыли на Камчатку, как жили в одном доме с Рикордом и получали хорошее содержание.
Такатаи-Кахи все это повторил своим людям несколько раз, чтобы они лучше запомнили и точнее передали его слова, и закончил наставления похвалой Рикорду.
Затем он в глубоком молчании помолился перед изваянием маленького каменного Будды и, положив это изваяние в небольшой ящичек, поручил наиболее любимому из своих людей, Тасимара, доставить статуэтку его жене вместе с саблей, которую тут же вынул из-за пояса, пояснив Рикорду, что сабля эта перешла к нему от его предков и теперь он посылает ее для своего сына и наследника.
Затем Такатаи-Кахи со спокойным и даже веселым лицом попросил у Рикорда водки, попотчевал ею своих матросов и сам выпил вместе с ними, затем проводил их наверх.
Тотчас же матросы доставили их в шлюпке на берег, и с «Дианы» было видно, как японцы беспрепятственно прошли в селение.
Поведение Такатаи-Кахи удивило и тронуло Рикорда. Он даже решил отпустить его на берег.
Если Такатаи-Кахи не вернется на шлюп, он сам сойдет на берег и, умея уже говорить по-японски, без посредников объяснится с начальником острова.
Приняв такое решение, Рикорд призвал к себе старшего офицера Рудакова:
— Павел Ильич, я еду на берег вместе с Такатаи-Кахи. Приказ о передаче вам командования шлюпом я написал. Если я не возвращусь, идите в Охотск и просите, чтобы правительство приняло более решительные меры к освобождению пленных.
Затем он объявил Такатаи-Кахи, что отпускает его и едет на берег вместе с ним.
— Понимаю, — отвечал японец: — тебе без письменного свидетельства об участи русских нельзя возвратиться в Охотск. Да и мне нельзя подвергать свою честь малейшему бесславию, иначе как ценой жизни.
— Во всем полагаюсь на тебя, — сказал Рикорд — Твое невозвращение и мне будет стоить жизни.
— Благодарю за твою доверенность! — воскликнул Такатаи-Кахи.
И тут он объяснил, что недоверчивость Рикорда и брошенная им вчера угроза снова увезти его, Такатаи-Кахи, в Охотск, как какого-нибудь обманщика Леонзаймо, крайне его оскорбила.
— Честь человека моего звания, по нашим обычаям, — сказал при этом Такатаи-Кахи, — не позволяет мне быть пленником в чужой земле. Знай, что на Камчатку я отправился с тобой в прошлом году по своей воле, ибо считаю, что нам, японцам, следует жить в дружбе со столь великим народом, как твой. Одни только матросы были взяты тобою силой. Но не я!
Рикорд слушал его с удивлением.
— Жизнь моя, — продолжал Такатаи-Кахи, — была всегда в моей власти. Если бы ты привел в исполнение угрозу увезти меня снова из Японии, то не увидел бы меня в живых. Вчера я даже отрезал свои волосы и положил их в ящичек, который отдал матросам для своей жены. Это было знаком того, что я умер с честью. Ожесточение мое было столь велико, что я даже намеревался убить тебя и твоего старшего офицера. Я с радостью мщения мечтал о том мгновении, когда выйду на палубу я объявлю твоим матросам о твоей смерти, а потом распорю себе брюхо бритвой, которая уже была мною приготовлена.
Смелая откровенность Такатаи-Кахи поразила Рикорда. Он воскликнул:
— Забудем о сем! Поедем вместе на берег.
И оба они сели в командирскую шлюпку, спущенную с «Дианы» на воду. Но еще не достигнув берега, они встретили шлюпку с матросами Такатаи-Кахи, которые возвращались на корабль.
Матросы рассказали, что были хорошо приняты в крепости и что там по случаю прихода русского корабля давно уже живут три больших чиновника, из коих два старших были приятелями Такатаи-Кахи.
— Вот видишь, — обратился японец к Рикорду: — все нам благоприятствует. Поезжай на свой корабль и жди моего возвращения. Это будет лучше для тебя.
После некоторого колебания Рикорд решил последовать совету Такатаи-Кахи.
Но перед тем как пересесть в другую шлюпку, он вынул из кармана белый носовой платок, разрезал его пополам ножом, взятым у матроса, и одну половину передал Такатаи-Кахи с такими словами:
— Кто мне друг, тот через день и не долее трех дней привезет мне сию половину платка[14].
Такатаи-Кахи ответил, что лишь одна смерть может помешать ему исполнить это. Он сдержал свое слово. Дела русских пленников повернулись в благоприятную сторону. На другой день он возвратился на шлюп, где Рикорд ждал его с великим нетерпением. Поднявшись на палубу, Такатаи-Кахи низко поклонился Рикорду, по японскому обычаю, и сказал:
— Все русские живы и здоровы. Болен только штурман Хлебников.
Затем он вручил Рикорду письмо губернатора из Матсмая и записку, посланную Василием Михайловичем и Муром.
Рикорд, не медля, собрал на шканцах всю команду, прочитал перед строем письмо капитана Головнина, затем передал его грамотным матросам, чтобы они прочли его сами еще раз своим
