— Тебе лучше знать. Ты всегда рядом с командующим, ты слышишь его разговоры.
— Он теперь больше молчит. Молчит или читает Библию. Даже с Адамом не шепчутся.
— Думаю, что и он, и все, кто над нами, Хайн, только о том и помышляют, как бы спасти свои шкуры. Выдумывают такой ход, чтобы и фюреру угодить, и самим не загнуться.
— Я не понимаю, почему они так боятся фюрера? — снова переходя на шепот, сказал Хайн. — Ведь он так далеко, и вряд ли мы уже увидим его. Может, только после войны.
— Нет, они не фюрера боятся. Наплевать им на него, тем более теперь, когда он подвел их самым бесстыдным образом. Раз они валят на него все поражения, значит, не боятся.
— Тогда почему же не принять условия русских?
— Очень просто. Каждый из них хочет, чтобы кто-то другой взял на себя ответственность. Ведь эти идиоты убеждены, что их имена будут вписаны в историю. Красиво ли будет выглядеть в истории тот, кто первым побежит на поклон к русским, сообрази! Вот и ждут, чтобы нашелся такой, кому море по колено.
— А ты бы пошел к русским на поклон?
— А что мне терять? Уж мы-то с тобой в историю не попадем. Дай бог из этой «истории» выбраться целехоньким. — Эберт снова рассмеялся. — Ей-богу, я бы пошел к русским. Поговорил бы с ними о том о сем, сказал бы: «Хватит, ребята, кончаем эту лавочку. Конечно, мы пришли к вам незваными гостями, но и вы здорово угостили нас. Мы сдаемся, но только уговор: никого пальцем не трогать!» Ведь русским тоже хочется поскорее разделаться с нами и двинуть войска туда, где идет их наступление.
— Да, — задумчиво сказал Хайн, — пожалуй, ты бы договорился с ними.
— Уж будь покоен, — подтвердил Эберт.
— А они здорово наступают?
— Такого наступления еще не было.
— Пожалуй, ты прав. До границы не так уж далеко. Закурим?
Дым эрзац-сигарет поплыл к потолку каморки.
ЮДОЛЬ ПЛАЧЕВНАЯ…
Адам при свете огарка, воткнутого в бутылку, перелистывал четвертый том «Толкового словаря» Даля, подобранный им во дворе.
Он вникал в русские слова, в их содержание и смысл, понимая, что, если впереди жизнь, надо знать, хорошо знать язык тех, среди которых придется жить, быть может, много лет.
Так он дошел до слова «юдоль»… «Юдоль плачевная, мир горя, забот и сует».
— «Завеща бог смиритися всякой горе высоцей и холмом… и подолиям наполнитися в ровень земную», — читал он.
Генерал-полковник сидел, ссутулившись над столом, раскладывая пасьянс «Могила Наполеона». Он вздрогнул от слов Адама, произнесенных вслух.
— Что-что?
— Я читаю русский словарь. В их языке есть слово, которого я не знал. «Юдоль», эччеленца, «юдоль плачевная, мир горя, забот и сует». Тут прекрасные слова, очевидно, на старославянском: «Завещал бог смириться всякой высокой горе и холмам, а склонам стать вровень с землей…» За точность перевода не ручаюсь.
— «Смириться всякой высокой горе»! Хм! — Паулюс положил еще две карты, и «Могила Наполеона» вышла. — Символически звучит для нас, Адам.
— И правда, эччеленца, а я как-то не догадался.
— Он еще не пришел?
Адам взглянул на часы.
— Вот-вот должен быть.
Генерал-полковник принялся за пасьянс «Четыре короля».
— Вы скучаете по дому, Адам?
— Как и вы, эччеленца.
— Любопытно, что там говорят о нас.
— Радисты перехватили сводку, объявленную Верховным главнокомандующим. Сообщается, что подразделения шестой армии, еще способные вести бой, активно сопротивляются натиску русских, не жалеющих огневых средств и солдат.
— Из этой сводки ребенок поймет, что мы конченые люди, Адам.
— Любой взрослый, во всяком случае, поймет.
«Четыре короля» не выходили.
— Как вы сказали… Это русское слово?
— Юдоль, эччеленца. — Адам оторвался от словаря. — Юдоль плачевная, мир горя…
— Уж это целиком относится к нам, не правда ли, Адам?
Адам не успел ответить, постучали в дверь.
Шмидт вошел с не известным Адаму капитаном. Он знал лишь то, что капитан служит в штабе генерала Зейдлица и что он русский. Его позвали для того, чтобы он написал ответ командованию Донского фронта еще на одно требование о капитуляции. Адам отказался писать, сославшись, что он более или менее хорошо говорит по-русски, но пишет плохо.
Генерал-полковник смешал колоду.
— Садитесь, — сказал он капитану. — Это он?
— Так точно, господин командующий, — отчеканил Шмидт.
— Вы русский?
— Так точно, господин генерал-полковник. Сын последнего калужского вице-губернатора.
— Борис Нейгардт, — вмешался Шмидт.
— Фон Нейгардт, — поправил его капитан.
— Извините, — язвительно обронил Шмидт.
— Как вы попали в немецкую армию? — удивившись столь необычной биографии русского, спросил генерал-полковник.
— Мой отец был членом Государственного совета при императоре Николае. Не желая попадать под колеса революции, я приехал в Ревель, где нашел своих родителей. Они вырвались от большевиков и через Финляндию перебрались в Эстонию. Очень долго рассказывать дальнейшее. Скажу кратко: я переехал в Германию и принял немецкое подданство. Потом меня взяли в армию.
— Сложное у вас прошлое… — Паулюс улыбнулся.
— Да, будет что вспомнить в старости. Если доживу до нее. — Фон Нейгардт впервые так близко видел командующего армией. Чего-то в нем не хватало для того, чтобы быть боевым, кадровым офицером. Сними шинель, китель, сапоги, одень в штатский костюм, и он вполне сойдет за учителя или врача.
— Мы вызвали вас, потому что не нашли хорошего переводчика, — сказал Шмидт. — Вы еще не забыли родного языка?
— Это единственное, что у меня осталось от России.
— Эмигранты часто забывают родной язык.
— Надеюсь, господин генерал-лейтенант, скоро я перестану быть эмигрантом.
Шмидт и генерал-полковник не поняли, что имеет в виду капитан, и перешли к делу. Шмидт положил перед фон Нейгардтом бумагу.
— Прочитайте! Это условия капитуляции… А здесь наш ответ. Вы переведете его и передадите русскому командованию по радио.
Фон Нейгардт прочитал то и другое, подумал и сказал:
— Условия очень почетные. Я не понимаю, как можно отказываться от них.
— Это решит фюрер. Пока нам надо завязать переговоры с русскими, -г объяснил Паулюс.
— Но ваш ответ, господин генерал-полковник, неправильный. Нет, это невозможно! — Фон Нейгардт улыбнулся. — Нам, побежденным…,
