образом, я вижу лишь одну возможность — придется мне самому везти ваше письмо сэру Уильяму Дугласу.
— Это действительно удачный выход! И в какой день в течение ближайших двадцати лет оно будет доставлено? — спросила леди.
— Так скоро, как движется всадник верхом на лошади, — ответил Драйфсдейл. — Ибо хотя мне и безразличны последние дни некоего вашего старого слуги, все же любопытно было бы узнать как можно скорее, принадлежит моя шея мне или веревке.
— Неужели ты так мало ценишь свою жизнь? — спросила леди Лохливен.
— А я не слишком ценю и чужую, — ответил фаталист. — Что такое смерть? Всего лишь прекращение жизни. А что такое жизнь? Однообразное чередование света и тьмы, сна и бодрствования, голода и сытости.
Мертвецу не нужны ни свечка, ни кружка, ни очаг, ни перина, а теплую куртку заменит ему ящик, сколоченный столяром на вечные времена.
— Несчастный! Разве ты не веришь в посмертное воздаяние?
— Миледи, — ответил Драйфсдейл, — поскольку вы моя госпожа, я не смею спорить с вами, но, говоря о душе, вы уподобляетесь обжигальщику кирпича з Египте, не ведающему о святом освобождении; ибо, как мне точно разъяснил один ученый человек — Николаус Шефербах, которого замучил кровавый епископ Мюнстерский, — не может согрешить тот, кто лишь осуществляет предустановленное свыше, потому что…
— Молчи! — прервала его леди Лохливен. — Воздержись. от своего строптивого и дерзкого кощунства и выслушай меня. Ты давно уже служишь в нашем доме…
— Я родился слугой Дугласов. Я отдал им лучшие годы жизни, я служу у них с тех пор, как покинул Локерби; мне было тогда десять лет, к этому следует добавить еще шесть десятков лет.
— Твой нелепый замысел не удался, значит ты виновен только в покушении. Тебя бы следовало повесить на сторожевой башне, но, при твоем нынешнем образе мыслей, это означало бы отдать лишнюю душу дьяволу. Я принимаю твое предложение, можешь отправляться. Вот мой пакет. Я добавлю сюда лишь просьбу о присылке нам нескольких верных людей для пополнения гарнизона. Пусть мой сын сам разделается с тобой, как сочтет нужным. Если ты не глуп, ты удерешь в Локерби, как только выберешься на сушу, и поручишь мой пакет другому посланцу; смотри только, чтобы тот доставил его по назначению.
— Нет, миледи, — возразил дворецкий, — я родился, как я уже сказал, слугой Дугласов, и в мои годы мне бы не хотелось оказаться вороном из Ноева ковчега. Письмо это будет доставлено вашему сыну, как если бы речь шла не о моей, а о чужой шее, Разрешите проститься с вашей милостью.
Леди Лохливен распорядилась переправить Драйфсдейл а через озеро, и старик отправился в свое необычайное путешествие. Читателю придется сопровождать его на этом пути, которому провидение сулило быть не слишком продолжительным.
Добравшись до Кинроса, дворецкий, хотя здесь уже было известно о его опале, с помощью управителя легко раздобыл лошадь и, так как дорогу ни в коем случае нельзя было считать безопасной, присоединился к возничему Охтермахти, собираясь в его обществе добраться до Эдинбурга.
По дороге достойный фургонщик, в полном соответствии с обычаями всех возчиков, кучеров и других особ того же общественного положения, свойственных им с древнейших времен и до наших дней, никогда не затруднялся в подыскании поводов для остановок, настолько частых, как это ему представлялось необходимым, и наиболее привлекательной резиденцией для отдыха считал так называемую биржу, расположенную неподалеку от романтической лощины, известной под именем Кейри-Крейгз. Совсем иные прелести, чем те, что приводили туда Джона Охтермахти и его обоз, еще и ныне привлекают путешественников в эти романтические места, и кто хоть однажды побывал здесь, неизменно стремился продлить свое пребывание в этой местности и радовался возможности вскоре снова вернуться сюда.
Когда обоз подошел к этому излюбленному возчиком трактиру, Драйфсдейл, несмотря на весь свой авторитет (правда, уже несколько пошатнувшийся в связи со слухами о постигшей его немилости), не мог помешать Охтермахти, упрямому, как те животные, которыми он правил, сделать здесь свою обычную остановку, не ставя ее ни в какую зависимость от того, насколько незначительна была пройденная им часть пути.
Старый Келти, хозяин трактира, по имени которого назывался мост, расположенный неподалеку от его прежнего жилья, принял возничего с обычным веселым радушием и сам проводил его в дом под предлогом каких-то важных переговоров, которые, вероятно, состояли в совместном осушении нескольких кружек доброго эля.
В то время как хозяин и его достойный гость занялись своим делом, бывший дворецкий, выглядевший еще более суровым, чем обычно, с досады побрел на кухню, где пока что находился всего один посетитель. Незнакомец был строен станом, едва вышел из детского возраста и носил одежду пажа, но в его лице и манерах сквозило столько аристократической самоуверенности и даже надменности, что Драйфсдейл принял бы его за особу самого высокого ранга, если бы опыт не подсказывал ему, что часто подобную высокомерную осанку перенимают от шотландских вельмож их слуги и латники.
— Добрый путь, старина, — сказал юноша. — Ты, кажется, прибыл из Лохливена? Какие новости о нашей доброй королеве? Никогда еще такая прекрасная голубка не жила в более мерзкой голубятне.
— Тот, кто так говорит о Лохливене и о тех, кто находится в его стенах, — ответил Драйфсдейл, — затрагивает честь Дугласов, а тот, кто затрагивает честь Дугласов, рискует многим.
— Вы говорите так из страха перед ними, старина, или вы готовы драться за них? Мне казалось, что возраст мог бы охладить ваш пыл.
— Ничто не охладит его, если на каждом углу встречаются щеголеватые пустомели, готовые подогреть его снова.
— Меня останавливают только твои седые волосы, — сказал юноша, уже было приподнявшись и снова садясь.
— Что ж, можешь поблагодарить их, не то я остановил бы тебя розгой, — ответил дворецкий. — Ты, по-моему, один из тех головорезов, которые горланят в пивных и тавернах. Если бы слова были копьями, а клятвы — шпагами Андреа Феррары, эти молодчики вскоре бы восстановили по всей стране свою вавилонскую веру, а на престол посадили бы моавитянку.
— Ну, клянусь святым Беннетом Ситонским, — вскричал юноша, — я сейчас надаю тебе пощечин, старый сквернослов, богохульный еретик!
— Святой Беннет Ситонский! — отозвался дворецкий. — Подходящая клятва и подходящий покровитель для волчьего логова Ситонов! Я арестую тебя, как изменника королю Иакову и нашему славному регенту. Эй! Джон Охтермахти, помоги задержать изменника королю!
С этими словами он схватил юношу за шиворот и вытащил свой меч. Джон Охтермахти заглянул было в комнату, но, увидев обнаженное оружие, немедленно выбежал вон. Келти, хозяин трактира, также прибежал, но не примкнул ни к одной из сторон, а только восклицал:
— Джентльмены! Джентльмены! Ради бога!
Возникла схватка, в которой юноша, разгоряченный наглостью Драйфсдейла и не будучи в состоянии, как он рассчитывал, с легкостью вырваться из цепких рук старика, вытащил свой кинжал и с быстротой молнии нанес ему три удара в грудь, из которых даже самый слабый оказался смертельным. Старик с хриплым стоном повалился на пол, а трактирщик от удивления разразился жалобным криком.
— Тихо, визгливый пес! — прервал его раненый. — Неужели удары кинжала и умирающие стали такой редкостью в Шотландии, что стоит при этом кричать, как будто дом рушится? Молодой человек, я не прощаю тебя только потому, что мне нечего тебе прощать. Ты сделал то же, что я сам проделывал со многими. И я испытываю сейчас то же, что тогда испытывали они. Все это было предначертано свыше и не могло произойти иначе. Но если ты хочешь оказать мне последнюю услугу, доставь этот пакет в руки сэра Уильяма Дугласа. Смотри, чтобы на моей памяти не осталось пятна: люди могут подумать, что я медлил его доставить, опасаясь за свою жизнь.
Юноша, у которого гнев утих сразу же после того, как он расправился со своим противником, слушал старика с сочувствием и вниманием. Но в этот момент в комнату вошел человек, закутанный в плащ, который сразу же воскликнул:
— Боже мой! Это Драйфсдейл… Он умирает!
