— Да, Драйфсдейл, — ответил раненый, — и он предпочел бы умереть, не услышав голоса единственного Дугласа, который оказался изменником. Впрочем, так даже лучше. Отойди-ка от меня, ты, мой добрый убийца, и все прочие, дайте мне поговорить с этим несчастным отступником. Наклонись ко мне, мейстер Джордж, ты ведь слышал, что я неудачно пытался устранить этот моавитянский камень преткновения вместе со всем его окружением. Я считал, что таким образом мне удастся убрать соблазн с твоего пути, и хотя твоей бабушке и другим я приводил иные мотивы, но сделал я это главным образом из любви к тебе.
— Из любви ко мне, презренный отравитель! — возмутился Дуглас. — Ты хотел совершить такое страшное, ничем не оправданное злодеяние и связать его с моим именем?
— А почему бы и не так, Джордж Дуглас? — ответил Драйфсдейл. — Мне не хватает дыхания, но, чтобы оправдаться в этом, я готов потратить свои последние минуты. Разве ты, презрев сыновний долг, преданность своей вере и верность королю, не был настолько околдован прелестями этой чаровницы, что пытался помочь ей бежать из заточения и проявил готовность своей рукой снова утвердить ее на престоле, который она превратила в средоточие мерзости? Нет, не уходи от меня. Моя рука почти онемела, но в ней хватит еще силы удержать тебя на месте. Какую цель ты преследовал? Жениться на этой шотландской ведьме? Я уверен, что ты достиг бы своей цели, — ее рука и сердце часто добывались и менее дорогой ценой, чем та, которую ты по своей глупости счастлив был бы предложить. Но разве слуга твоего дома мог равнодушно смотреть, как ты движешься навстречу участи этого безрассудного Дарнлея или подлого Босуэла — участи убитого дурака или живого разбойника, в то время как унция яда способна была тебя спасти?
— Подумай о боге, Драйфсдейл, — сказал Джордж Дуглас, — и оставь эти чудовищные речи. Покайся, если можешь, а если не можешь, уж помолчал бы.
Помоги мне, Ситон, поддержать этого несчастного, чтобы он, если это возможно, успокоился и подумал о спасении души.
— Ситон! — воскликнул умирающий. — Значит, я сражен рукой Ситона! В этом есть какая-то справедливость, поскольку ваша семья чуть не потеряла свою дочь по моей вине. — Не сводя слабеющего взора с лица юноши, он добавил: — У него те же черты лица, та же внешность! Нагнись, молодой человек, дай-ка мне поближе посмотреть на тебя. Я хочу узнать тебя, когда мы встретимся на том свете, ибо убийц там содержат вместе, а я тоже один из них.
Не обращая внимания на сопротивление юноши, он совсем близко притянул к себе лицо Ситона, пристально посмотрел на него и сказал:
— Совсем молодым ты начал свое поприще; тем раньше оно оборвется. Да ты сам увидишь это, и очень скоро. Никогда не примется молодое рзгтрни<у если обрызгать~~ё'го' кровью старика~ТТо зачем это я бр*анютебя? Какой странный поворот судьбы, — пробормотал он, уже не обращаясь к Ситону. — Я задумал то, чего не смог совершить, а он совершил то, о чем, вероятно, и не помышлял. Как странно, что наши желания всегда противоречат могучему и непреодолимому течению событий, что мы постоянно боремся с силой потока, в то время когда имеем возможность просто плыть по течению. Мой разум отказывается дольше судить об этом. Хорошо, если бы здесь присутствовал сейчас Шефербах… Впрочем, зачем? Я теперь иду туда, где челнок движется без участия гребцов. Прощай, Джордж Дуглас. Я умираю верным слугой дома твоего отца.
Тут он забился в конвульсиях и вскоре скончался, Ситон и Дуглас смотрели на умирающего, и, когда все кончилось, юноша первым прервал молчание:
— Клянусь жизнью, Дуглас, я этого не хотел, и мне очень жаль, что так вышло. Но он схватил меня, и для защиты своей свободы я вынужден был прибегнуть к кинжалу. Даже если бы он был десять раз твоим другом и слугой! я мог бы только сказать, что мне очень жаль его.
— Я тебя не виню, Ситон, — сказал Дуглас, — хотя я и оплакиваю его участь. Над всеми нами господствует рок, хотя и не в том смысле, в котором его представлял себе этот бедняга, сбитый с толку каким-то чужеземным мистиком, который использовал это страшное слово для оправдания любого своего поступка. Нам следует вскрыть пакет.
Они ушли во внутреннюю комнату и долго совещались, пока их не потревожил там Келти, который сконфуженно спросил, каковы будут распоряжения мейстера Джорджа Дугласа относительно тела.
— Вашей милости известно, — добавил он, — что я зарабатываю себе на хлеб, имея дело с живыми людьми, а не с трупами. А старый мистер Драйфсдейл, который и при жизни-то был не слишком щедрым клиентом, сейчас занимает мою главную залу, хотя сам он скончался и уже никогда не закажет ни пива, ни бренди.
— Привяжи ему камень на шею, — сказал Ситон, — и, когда солнце зайдет, отнеси его в Лох-оф-Ор и брось в воду, а дно он уже сам разыщет.
— С вашего разрешения, сэр, — сказал Джордж Дуглас, — все это будет не так. Ты, Келти, всегда был мне верен, и за это ты получишь награду. Отправь с кем-нибудь или отнеси сам тело либо в часовню у Шотландской Стены, либо в церковь Болингри и наплети там что хочешь о том, как он был убит в стычке с каким-нибудь из твоих непутевых гостей. Охтермахти ничего, кроме этого, не знает, а время сейчас такое, что никто не станет слишком уж тщательно расследовать это дело.
— Пусть он расскажет правду, — вмешался Ситон. — Это ведь не повредит нашим планам. Скажи, старина, что с ним дрался Генри Ситон, а кровная месть, по мне, не стоит и ломаного гроша.
— Кровная месть Дугласов всегда опасна, — сказал Джордж; на этот раз в его от природы суровом, торжественном тоне явно чувствовалось недовольство.
— Только не тогда, когда славнейший из этого рода на моей стороне, — возразил Ситон.
— Увы, Генри! Если ты имеешь в виду меня, то я только наполовину Дуглас в этом деле — полголовы, полсердца и пол руки. Но я думаю о том, кто никогда не будет забыт и кто сделал столько же или даже больше, чем все мои предки вместе взятые. Келти, скажи, что это сделал Генри Ситон, но не говори ни слова обо мне! Пусть Охтермахти отвезет этот пакет моему отцу в Эдинбург, — сказал он, протягивая трактирщику пакет, вновь скрепленный печатью Дугласов. — А вот это тебе на похоронные издержки и за убытки в торговле.
— А также за мытье пола, — вставил трактирщик, — это ведь нелегкий труд; кровь, говорят, никогда полностью не удается смыть.
— Что же касается вашего плана, — сказал Джордж Дуглас Ситону, как бы продолжая предыдущий разговор, — то задуман он неплохо; но вы сами, с вашего позволения, слишком молоды и слишком вспыльчивы, не говоря уже о других многочисленных соображениях, препятствующих вам сыграть эту роль.
— Об этом мы посоветуемся с настоятелем монастыря, — сказал юноша. — Вы приедете сегодня вечером в Кинрос?
— Да, собираюсь, — ответил Дуглас, — ночь будет темной, подходящей для того, кто прячется. Келти, я забыл тебе сказать, что на могилу этого человека нужно поставить камень с его именем и написать про его единственную заслугу — он был верным слугой Дугласов.
— Какую религию он исповедовал? — спросил Ситон. — Он тут произносил такие речи, что я подумал, не слишком ли рано я отправил к дьяволу его будущего подданного.
— Я не много могу сообщить вам об этом. Замечали, что он не был доволен ни Римом, ни Женевой и все твердил о свете истины, который открылся ему, когда он жил среди надменных сектантов Нижней Германии. Если судить по последствиям, это очень вредная доктрина. Да хранит нас господь от преждевременного суждения о таинствах неба.
— Аминь! — заключил юный Ситон. — И избави нас бог от непредвиденных встреч на сегодняшний вечер.
— Не в твоих привычках молить об этом бога, — заметил Дуглас.
— Нет! Я предоставляю это вам, — возразил юноша, — если вас одолевают угрызения совести после схватки с вассалами вашего отца. Но я бы предпочел смыть со своих рук кровь этого старика, прежде чем проливать кровь других людей. Сегодня вечером я исповедуюсь перед аббатом, и вряд ли он наложит на меня слишком тяжелую епитимью за то, что я очистил землю от подобного еретика. Все же жаль, что он не был помоложе лет на двадцать. Единственное утешение, что он первый обнажил клинок.
Глава XXXIV
