— Убийце вассала Дугласа удалось ускользнуть? — быстро спросила леди Лохливен.
— Его некому было задержать, кроме старого Келти да возничего Охтермахти, — ответил Рэндл. — Слишком неравны силы, чтобы противостоять одному из отчаяннейших головорезов, не знающих себе равных среди ровесников во всей Шотландии, да еще, вероятно, имевшему неподалеку друзей и единомышленников.
— Он был убит наповал? — спросила леди Лохливен.
— Наповал, и притом по всем правилам, — ответил Рэндл. — Ситон редко наносит удар дважды. Однако тело не подверглось ограблению, и пакет вашей милости продолжает свой путь в Эдинбург вместе с Охтермахти, который выедет из Келти-бридж завтра утром. Возчик осушил две бутылки водки, чтобы изгнать страх из головы, а теперь отсыпается подле своей упряжки.
После этого рокового известия наступило молчание. Королева и леди Дуглас обменялись взглядами, как будто каждая из них обдумывала, как бы получше использовать этот эпизод в споре, который все еще не был завершен. Кэтрин Ситон поднесла платок к глазам и заплакала.
— Вот видите, миледи, к чему приводят кровавые догматы и дела фанатичных папистов, — сказала леди Лохливен.
— Нет, миледи, — возразила королева, — скажите лучше: видите ли вы, как заслуженно покарало небо кальвиниста-отравителя.
— Драйфсдейл не принадлежал ни к женевской, ни к шотландской церкви, — быстро ответила леди Лохливен.
— Все равно, он был еретиком, — настаивала Мария Стюарт. — Есть лишь один истинный и неуклонный путь; все прочие одинаково ведут к заблуждению.
— Прекрасно, миледи; это происшествие, надеюсь, примирит вас с вашим убежищем. Оно показывает, каковы нравы у тех, кто стремится вернуть вам свободу. Все они кровожадные тираны и жестокие мучители, начиная от клана Роналдов и Тоусехов на севере до Фернихерстов и Боклю на юге, от убийц Ситонов на востоке и до…
— Миледи, кажется, забывает, что я из рода Ситонов? — сказала Кэтрин, отнимая платок от лица, которое теперь пылало возмущением.
— Если я и забыла это, любезная мисс, ваше дерзкое замечание напомнило мне об этом, — ответила леди Лохливен.
— Если мой брат убил негодяя, который пытался отравить государыню и его сестру, — возразила Кэтрин, — я могу только пожалеть, что он освободил от этой работы палача. Что же касается прочего, то лучший из Дугласов не был бы унижен, будучи сражен шпагой Ситона.
— Прощайте, прекрасная мисс, — сказала леди Лохливен, поднимаясь чтобы уйти. — Такие девушки, как вы, способствуют появлению легкомысленных бражников и заядлых буянов. Все эти юноши хотят возвысить себя в глазах какой-нибудь шустрой девицы, мечтающей проплясать всю свою жизнь, как французский гуляка. — Затем она сделала реверанс королеве и добавила:
— Прощайте и вы, миледи, до вечернего колокола, когда мне, вероятно, придется, собрав всю свою решимость и невзирая на ваше недостаточное радушие, принять участие в вашем ужине. Пойдем, Рэндл, ты расскажешь мне подробней об этом ужасном событии.
— Какой необычайный случай, — сказала королева, когда леди Лохливен вышла. — Однако и такому негодяю следовало бы дать время покаяться в грехах. Мы сделаем что-нибудь для успокоения его души, если нам удастся выбраться на свободу, и церковь окажет милосердие этому еретику. Но скажи, Кэтрин, ma mignonne, этот твой брат, которого слуга называет головорезом, все так же поразительно похож на тебя?
— Если ваше величество имеет в виду характер, то вам лучше судить, головорез ли я, как называет моего брата Рэндл.
— Что ж, ты действительно не лишена озорства, — ответила королева, — и все-таки ты остаешься моей любимицей. Но я спрашиваю о твоем брате-близнеце, по-прежнему ли он схож с тобой лицом и фигурой? Я припоминаю, твоя мать из-за этого хотела даже отдать тебя в монастырь. Она считала, что если вы оба будете жить среди мирян, тебе станут приписывать безумные выходки твоего братца.
— Я думаю, ваше величество, — ответила Кэтрин, — что и сейчас еще есть простаки, которые не могут отличить нас друг от друга, в особенности, когда мой брат для развлечения переодевается в женский наряд. — При этих словах она бросила быстрый взгляд на Роланда Грейма, которого словно озарил луч истины, столь же желанный, как для узника свет свободы из распахнувшейся двери тюрьмы.
— Твой брат, должно быть, очаровательный кавалер, если он похож на тебя, — сказала королева. — В эти последние годы он был, вероятно, во Франции, ибо я его не видела в Холируде.
— Его никто не считал безобразным, — ответила Кэтрин. — Но мне бы хотелось, чтобы в нем было меньше вспыльчивости и гнева, которые в наше коварное время так портят золотую молодежь. Одному богу известно, мне не жаль, что он рискует жизнью ради вас, и я люблю его за ту готовность, с которой он борется во имя вашего освобождения. Но зачем ему было ввязываться в стычку с этим старым негодяем слугой и запятнать свое имя подобной ссорой, а свои руки — кровью старика простолюдина?
— Ну успокойся, Кэтрин, не возводи напраслины на моего храброго юного рыцаря. С таким рыцарем, как Генри, и таким верным оруженосцем, как Роланд Грейм, я буду похожа на принцессу из старинного романа, которая может не обращать внимания на темницы и на всяческие происки злых волшебников. Однако у меня разболелась голова от треволнений этого дня. Принеси мне «La Mer des Histoires»note 75 и найди то место, где мы остановились в среду. Да хранит пресвятая дева твою головку, милая, или да хранит она лучше твое сердце. Я ведь просила «Море историй», а ты принесла «Хронику любви».
Поплыв по «Морю историй», королева продолжала вышивать, а леди Флеминг и Кэтрин попеременно читали ей на протяжении двух часов.
Что касается Роланда Грейма, то он, вероятно, продолжал питать тайные надежды насчет «Хроники любви», невзирая на то, что королева как будто наложила запрет на этот вид занятий. Сейчас он припоминал тысячи оттенков в голосе и поведении Кэтрин Ситон, которые, если бы не его предубеждение, легко могли бы помочь ему отличить брата от сестры; и ему стало неловко, что, при всей ее живости и озорстве, он, так хорошо изучивший особенности ее разговора, жестов и манер, все же счел ее способной принять ту смелую походку, громкий голос и самоуверенную осанку, которые могли быть присущи только ее энергичному и мужественному брату. Он пытался встретиться с ней глазами, чтобы понять, как она относится к нему теперь, после того как секрет был раскрыт, но он не добился успеха, ибо Кэтрин, даже когда она сама не читала, казалось, была так захвачена подвигами тевтонских рыцарей, сражавшихся с эстонскими и ливонскими язычниками, что пажу не удавалось даже на мгновение перехватить ее взгляд. Зато когда чтение было окончено и королева приказала фрейлинам отправляться в сад, она, вероятно, намеренно (ибо стремление Роланда не могло ускользнуть от столь проницательного наблюдателя) предоставила ему удобный случай поговорить со своей возлюбленной. Королева велела им идти на некотором расстоянии, ибо ей якобы необходимо было поговорить с леди Флеминг по частному, интимному вопросу, предметом которого, как нам удалось узнать из других источников, были сравнительные достоинства высоких стоячих брыжей перед спускающимися лентами.
Роланд был бы уж слишком неловким и застенчивым поклонником, если бы не сумел воспользоваться предоставлявшейся ему возможностью.
— Весь этот вечер мне хотелось спросить вас, прекрасная Кэтрин, — сказал паж, — насколько глупым и ненаблюдательным вы должны были считать меня, если я способен был перепутать вас с вашим братом?
— Конечно, это делает мало чести моим простым манерам, — ответила Кэтри, — если оказалось возможным приписать мне поведение буйного юноши. Но со временем я, несомненно, остепенюсь, и, в чаянии этого, я уже сейчас предпочитаю не столько думать о ваших глупостях, сколько попытаться исправить свои собственные.
— Вторых явно меньше, чем первых, — сказал Роланд.
— Не знаю, — очень серьезно ответила Кэтрин, — по-моему, мы оба были непростительно глупы.
— Я действительно был безумен, непростительно безумен! — воскликнул Роланд. — Но вы, любезная Кэтрин…
