грозного мужа, увидев которое сразу хочется попросить у него фору в три пешки. Поза Джонатана Спилмена, сидящего за доской развалясь и расплывшись, точно благодушный осьминог, по существу своему комична, потешна без вульгарности и ставит его противника в очень невыгодное положение.
Шахматы – игра до смешного сложная. Джордж Стайнер в его великолепной книге «Белые кони Рейкьявика» утверждает, что возможных шахматных партий существует столько же, сколько имеется атомов во Вселенной. Я, со своей стороны, готов в это поверить – вести подсчеты мне недосуг. Но если это так и если принять во внимание то прискорбное обстоятельство, что рано или поздно компьютер, скорее всего, победит Каспарова (Карпов машине уже проиграл), человеческим шахматам придется продолжить их развитие, следуя законам искусства драмы. Русские с их Станиславским, Горьким, Гоголем и Чеховым числятся среди самых значительных театральных народов нашего времени; британскому театру, чтобы доказать его прославленную традицию, даже и ссылаться на славные имена не приходится.
Развитие современных шахмат обладает близким сходством с развитием стилей драматического искусства; давние, классические и романтические разграничения примерно в начале этого века быстро сменились модернистским стилем Стейница, диалектической, реалистичной манерой игры, которую можно сравнить с театральными стилями Шоу и Чехова. В счет шел уже не король, но пешки и мелкая буржуазия фигур, контролировавших центр доски. Последующая эпоха гипермодернизма отзывалась абстракцией – став почти абсурдистской в ее нежелании вникать в центральные вопросы, она предпочла сосредоточиться на напряженных отношениях, которые стоят за борьбой, происходящей вокруг центра, – скорее на самом языке шахмат, чем на его использовании. И это заставляет нас вспомнить об эпохе Н. Ф. Симпсона, Стоппарда, Беккета, Пинтера и Ионеско.
Ныне, в эру шахматного постмодернизма и постгипермодернизма, все вообще стало более двусмысленным, а маньеристы – более «мультимедийными». Что справедливо и в отношении театра – теперь у нас нет ни установившегося стиля, ни «голоса эпохи».
Если мы хотим достигнуть подлинного верховенства в шахматах, нам следует опираться на самые сильные качества нашего театра: эксцентричность, причудливость, комичность, манерность и элегантность – те качества, которые ассоциируются у нас, скажем, со Стоппардом и Оливье. Мы должны всеми силами воздерживаться от общепринятого, традиционного, прозаического и робкого. Нам нужны шахматные эквиваленты Аластера Сима, Ральфа Ричардсона, Мэгги Смит, Ноэля Кауарда, Артура Лоу и Артура Беннетта: абсолютное техническое мастерство, великодушно скрываемое.
Шахматы и впрямь похожи на жизнь, ибо люди, обладающие такими же качествами, необходимы нам во всех сферах нашего национального существования. Если Британия и способна внести что-то свое в процесс создания мира, который избавит нас от облаченных в серые костюмы любителей патовых ситуаций, так это ее задорное, обаятельное, неортодоксальное, театральное своеобразие.
Слово предоставляется народу
Я вышел на улицы Лондона, чтобы проинтервьюировать представителей британского общества по поводу положения на Ближнем Востоке. Результаты получились если и не интересные, то показательные.
– Что вы думаете о кризисе в Заливе? – спросил я у джентльмена, шедшего по Тернпайк-лейн.
– Ну, я безусловно рад тому, что в игру вновь возвращается стиль Сэнди Лайла,[175] – ответил джентльмен. – Остается надеяться, что при подборе игроков для следующего «Кубка Райдера» никаких глупостей допущено не будет.
Я перебрался на сент-джеймсскую Грин-стрит и стал ждать, когда из тамошнего устричного ресторана выйдет кто-нибудь из великих людей, чтобы выяснить его мнение. Великим оказался один из ведущих руководителей нашей разведки, игнорировать взгляды которого было бы явным безрассудством.
– В настоящее время, – сказал он, – война, как таковая, неизбежна. Нельзя же всерьез полагать, что президент Буш потратит миллиарды долларов, перемещая на Ближний Восток колоссальные воинские силы, а потом прождет несколько месяцев и просто возвратит их обратно, не добившись от Ирака даже первейшей уступки – безоговорочного ухода, которого требует резолюция ООН, с территории Кувейта. Поэтому более чем вероятно, что мы лишимся сотен и тысяч молодых жизней. Песок пустыни, если перефразировать Ньюболта, увлажнится и покраснеет.
– А другого выхода нет? – спросил я.
– Один есть, – ответил он, сопроводив эти слова отрыжкой, в которой я различил дуновения россморских устриц, соуса «Табаско» и, к удивлению моему, новозеландского шардоне. – У меня имеется радикальное решение, которое потребует устранения одного человека. Всего лишь одного.
– А! – воскликнул я. – Вы говорите о «ликвидации» Саддама Хусейна?
– Ни в коем случае. Единственным, по моему разумению, событием, способным предотвратить войну, является немедленное прекращение земного существования Джорджа Буша.
Я поднял было руку, чтобы остановить его, однако выдающийся мастер шпионажа не терпел, когда его перебивают.
– Выслушайте меня, а потом уж решайте, спятил я или не спятил, – сказал он. – Это разговор чисто теоретический. Будьте любезны, представьте на минуту, как скажется на моральном духе американцев мысль о том, что все их военные усилия на Ближнем Востоке направляются Дэном Куэйлом.[176]
У меня отвисла челюсть.
– Вот и я о том же. Дэн Куэйл как главнокомандующий, Дэн Куэйл, ежедневно дающий пресс- конференции в Белом доме, Дэн Куэйл, совещающийся с генералами Британии, Сирии, Франции, Италии и Саудовской Аравии, которые стали его союзниками, Дэн Куэйл, пытающийся умерить амбиции собственных генералов, Дэн Куэйл, объявляющий призыв молодых американцев в армию, – тот самый Дэн Куэйл, семья которого дергала, когда он сам подлежал призыву, за все нити, чтобы освободить его от службы во Вьетнаме. Идея совершенно абсурдная, однако внезапная кончина Джорджа Буша может обратить ее в ничем не прикрашенную реальность. Подумайте об этом.
– Вы всерьез предлагаете убить законно избранного лидера… – начал я.
– Этика не по моей части. Я имею дело с механизмами и возможностями. Всего доброго.
Я, зажмурясь, ткнул в карту булавкой и попал в Олд-Амерсхэм, каковая улица и стала для меня следующим «портом захода». Здесь я разговорился с краснолицым старым забулдыгой в заляпанном галстуке Королевских инженерных войск, обладателем большого военного опыта, на который он в ходе нашего разговора и опирался.
– Набросал я, значит, план постройки базового лагеря в здоровенном, мать его,
Я пошел дальше.
– Мы должны помнить об одном, – сказал мне врач из Лонг-Мелфорда. – Солдаты состоят из плоти, костей и тканей, которые, как выразился Уилфред Оуэн, «так трудно добыть». Им потребовалось от семнадцати до тридцати лет, чтобы вырасти до нынешнего их состояния. И каждый может за несколько секунд обратиться в кровавое месиво, то есть в материал, из которого ничего путного уже не соберешь.
– Вот тебе и на! – ответил я. – Разве это не пораженческие разговорчики? Разве ваша задача состоит в том, чтобы играть на руку нашему врагу?
– Нет, – ответил он. – Моя задача состоит в том, чтобы починять человеческие тела. Вы просто помните то, что я вам сказал. Ради бога, просто помните.
У боевитой дамы, запасавшейся горохом на рынке Хэксема, также имелась собственная точка зрения:
