– Хреново мне Самара, если б ты знал, как хреново. Застрелился бы.
– Эра, – понял тот. Сел рывком, книгу откинул.
– Она ребенка ждет, чудак ты человек, она жена твоего брата.
– Да не надо мне очевидное парить! Я слепой, тупой, глухой по-твоему?!… Сам все знаю, Самер, вот только, что делать не знаю.
И пнул стул напротив со злости – тот отлетел.
– Ну, ты мне казенную мебель не ломай, да? – поднял, поставил на место и сел напротив Вейнера.
– Ты с ней говорил?
– Да, – губы разжал, в окно смотрит, а ясно, что ни черта не видит.
– Что сказала?
– Ничего определенного.
Самер пальцами по столу постукал, соображая:
– Может ей прямо сказать?
– Я ей предложение сделал – куда прямее-то?! – уставился на друга, как на дебила.
У Сабибора бровь к челке ухала, присвистнул:
– Серьезно или по ушам проехал?
Вейнера взвело, вскочил, забродил по комнате, и вот навис над мужчиной, заорав:
– Какой 'по ушам'?! – и притих – как объяснить, что сил нет даже дышать, если ее не видит? Как донести, что не спится, не есться, потому что ее рядом нет? – Да я родного брата убить готов. Видеть его не могу. Из-за нее, – прошипел тихо.
Самер шею потер:
– Весело.
– Сам знаю, – к окну отошел.
– Может тебе, – жестом показал – трахнуться. – И все пройдет?
Вейнер ссутулился, присев на подоконник лицом к другу.
– Думал уже. Понял, что после отпустить вообще не смогу. Костьми лягу, а Эрлан к ней не подойдет. Никто не подойдет. Ууу! – головой замотал. – Может, есть у них зелье какое-нибудь, чтобы избавиться от этого наваждения. Я ж не дурак, Самер, все понимаю, сделать ничего не могу. Другой выбить – ни на одну не стоит. Забыть? Да не забывается! Плохое искать? Искал – нихрена не нашел!
Самер долго молчал и посоветовал:
– К Маэру сходи.
– Куда? – перекосило Вейнера.
– К старику, который нас встречал. Он здесь старший, Хранитель, не год и не сто дела разруливает. Говорят, за триста ему перевалило. Опытный, мудрый, авось подскажет. Не дело так маяться. Ты уже сам на себя не похож. Того и гляди сорвешься, дел наворотишь – не разгребем. Иди к Маэру.
Вейнер застонал, лицо ладонью потер.
– Может и правда пойти, справедливости поискать? – протянул раздумывая. – С Эрланом они еще не женаты. Эрика мне в невесты предназначалась.
И как эхо чьи-то слова в ушах зазвенели: 'худой у тебя закор – однолюб ты'.
Мужчина осел у стены на корточки: мать!
– Ты, как с закором справляешься?
Самер удивился, но с чего такой интерес, спрашивать не стал:
– Просто. С ним примириться нужно, принять. Ну, вот как руку – она же не помеха тебе? Тогда не мешать будет – помогать. Мой закор – фрукт тот еще.
– Опять обскорбляем, – проявился Прохор. Самер отмахнулся – не до тебя.
– Заикнулся и вот он, – хмыкнул. – А у тебя что?
Вейнер минут пять молчал, в одну точку смотрел, соображая как можно смириться с тем, что женщина, которую, так уж довелось, впервые полюбил, другому принадлежит. И серел лицом, губы в нитки превращались. Разжал через силу:
– Однолюб я – в том закор.
Тупик.
И Самер это понял, вздохнул: не позавидуешь.
– Тогда добивайся.
– Угу. Эрлан мой брат, у него тот же закор.
– Тьфу, – выругался мужчина и теперь уже сам по ножке стола пнул.
Вроде самое сложное уравнение решили, а выходило – самое легкое. Этот любовный треугольник, что гордиев узел – нечета задачкам Стефлера. Тут голову сломать можно, а задачи так и не решить. Не решается.
– К Маэру пойду, – бросил Вейнер, а сам подумал – не поможет старик. Он сам все на место расставить должен. Просто – третий лишний должен уйти.
Посидел и двинулся на выход. Дверь открыл – Радиш стоит, мрачный, словно похоронил кого.
Вейнер двери прикрыл, а сам в глаза полусонно смотрит: чего?
– Не вздумай, – разжал тот губы. – Жизнь сегодня черная, а завтра белая. Сойдешь с черной, не узнаешь, какая она – белая.
Шах выпрямился, сверху вниз на него уставился:
– Что в голову пришло?
– Не надо, Вейнер, я все знаю. Не будь слабаком.
Шах голову склонил, криво усмехнувшись. Постоял и поперек к себе, дверь пнул. Уставился на друга с ухмылкой, только не желчной – горькой:
– Не переживай. Я, может и слабак, но ждать умею. И потом, любопытный до неприличия. Очень хочу узнать какая она, полоса белая.
Захлопнул и привалился к поверхности. И подумалось – а ведь прав может оказаться пророк Радиш – может все еще будет?
Глава 40
Эрика то и дело просыпалась, желая потрогать животик и убедиться, что он на месте. Только сейчас она начала понимать, что действительно ждет ребенка. Но Эрлану это было не менее важно, чем ей, потому просыпаясь ночью, она неизменно натыкалась на его ладонь, и улыбалась, накрывая своей и чувствуя, как в них начинает что-то упираться изнутри.
– Маленькая ручка, – прошептала.
– Маленькая ножка, – в тон прошептал Эрлан на ухо. Эя вздрогнула и заулыбалась, покосившись на мужчину:
– Ты не спишь? Почему?
– Шутишь – спать в такие моменты? – его глаза блестели от нежности и радости.
– Теперь твоя ладонь до самого рождения ребенка будет греть его?
– Зачем же? Но иногда он будет звать меня.
Эрика была счастлива, смотрела на него и думала, что несказанно повезло – он идеален.
– Давай он позовет тебя потом, – улыбнулась, как заговорщик, и развернулась к мужу, прижалась губами к его губам. – Как ты думаешь, нашему ребенку повредит?
Эрлан тихо рассмеялся, лаская ее:
– Нашему ребенку уже ничего не повредит.
– Дааа? – и опять припала к его губам.
Утром Эрика что-то мурлыкала, натягивая платье. Впервые. Сола помогала разобраться в тесьме - завязках, а девушка опять оглаживала животик и жалела что он маленький, совсем незаметный.
Эрлан стоял у окна и, не скрывая, любовался женой. В платье она выглядела другой, еще более близкой и родной. Глядя на нее, забывались годы разлуки, что там, за стенами Морента, по-прежнему неспокойно, и
