Достало. Эрлан снял рубаху и откинул, открывая взору не только ладный литой торс, но и брачный кулон.
У светлой сразу и улыбка, и охотка пропала, потемнела лицом и в сторону начала постепенно отходить.
Немного и Лири подошел:
– Передых, светлый. Пойдем, молочка изопьешь.
В работе проще было ни о чем не думать, но опять же, пить хотелось. Прошел к ясеню, под которым полотно с едой и питьем было расстелено. Присел и с удовольствием кружку молока выпил. Подумал – за добавкой протянул, лепешку ягодой начиненную взял. Вкусно.
Только Лала рядом плюхнулась и весь аппетит испортила.
– Вот ты где. Кушаем да? И лезет?
Эрлан в ее сторону не смотрел, но лепешку ко рту уже не донес – перехотел.
– Ты жуй, жуй, изначальный, на здоровье. В прок, – подначивала едко, сверля его профиль взглядом. – Жаль булочки с амином только на поминах, да? Но ничего, и то исправимо. Скоро отведаешь. Жену твою жар с ночи мает да то и дело в припадке бьет. Ты ж этого и хотел, да, вылил ей в лицо весь настой, добился булочек с амином. Чуть подождешь и будут.
Эрлан зубы сжал и лепешку в кулак – потекла та сквозь пальцы. Лири глянул украдкой, чуть заметно головой качнул – лицо у Лой сделалось – не приведи встретить в темноте – заикой станешь.
– Ну, что молчишь-то? Наплевал? Все наплевали, жрец и тот отказывает. Одно осталось – помри быстрее, да?
Лой молчал, не шевелился, головы не повернул, взгляд не кинул – как сидел истуканом, так и сидит. Лалу перевернуло от отчаянья и злости на него.
– Сволочи вы, – выдохнула и вскочила. – Никогда ни за кого из светлых не выйду! Нет вам веры! Лучше простой быть, с простым жить – они просто людьми остаются, им закон глаза не застит!
И подхватив юбки ринулась прочь, еле сдерживая слезы.
Сама все смогу, сама помогу! – решила, торопясь обратно, и влагу со щек вытирала. Вспоминала Огника, что он ей об учении Хелехарна рассказывал, и слезы опять лились. Травы перед глазами вместе с его образом представали и жаль было всего разом.
А ведь его люди Эберхайма положили!
Стоп! – как на препятствие наткнулась, вспомнив, что и в Эрику тогда стрелы летели. Это как? Отец дочь приказал убить? И на скалу, тоже, она к нему полезла.
И она еще упорствует, настаивает и признает его?!
Да пропасть всех поглоти, с ума все посходили, что ли?!
– Ууу! – кулаки сжала и бегом к Эрике. Только сначала к жрецу залетела, отщипала под его растерянным взглядом нужных трав из тех, что вспомнила, одну вовсе как висела, сушась вниз пучком, так и содрала, кувшин прихватила с водой горячей со стола и вылетела, как не было ее.
Торопилась к подруге, а по дороге соображала, что нужно к Маэру идти, настаивать, чтоб принял и рассказать что сама знает, свидетельствовать что Эберхайм родную дочь убить хотел, а Эрика просто не может отвергнуть его, и то по закону и праву ее! И правильно для нее. Ведь переступи раз через себя и пойдешь легко через других. А она хоть с кровью Эберхайма в жилах, но другая! Ее твердость в признании отца тому доказательство!
Самер, заметив девушку, да еще красную и взъерошенную, преградил ей путь:
– Привет, – но это все что смог сказать. Лала опалила его таким взглядом, что он и слова забыл, и как двигаться.
– Знать тебя не хочу! Видеть не желаю! А ну, прочь с дороги! – выпалила и отпихнула не церемонясь. Понеслась дальше.
Самер затылок погладил, соображая, какая муха ее укусила.
Лала влетела в комнату, захлопнула дверь ногой и… чудом не заорала. Просто от страха голос потеряла, да и себя, признаться тоже.
Возле Эйорики сидел черный мужчина и озабоченно вслушивался в хриплое прерывистое дыхание девушки, оглаживая ей лоб и волосы. Широченные плечи скрывал плащ, превращая огромную фигуру в ирреальную, и девушке в первые секунды показалось, что перед ней сама смерть, что пришла за подругой и готовится ее забрать.
Но мужчина обернулся на шум, выказав свое лицо и, Лала выронила кувшин, заскулила тихо, отступая к двери.
Пара шагов и громада Эберхайма нависла над Самхарт, вводя ее в панику.
– Тс, – приложил палец к губам, склоняясь над ней и, успел подхватить – Лала упала в обморок.
Этан невесело усмехнулся: всегда 'приятно', когда превращаешься в страшилку для детей и женщин. Положил глупышку на постель, припер дверь в комнату и вернулся к дочери.
– Эя? Посмотри на меня. Эя? – вновь ощупал лоб и щеки – горит. И почувствовал взгляд Лалы.
Та пришла в себя, лежала рядом с Эйорикой и во все глаза смотрела на Эберхайма, вот только забыла, как говорить и двигаться.
– Давно у нее жар? Как это случилось?
Лала шевельнула губами и только.
– Соберись, Самхарт – что произошло?
Молчит и пялится, как на призрак.
– Эйорика твоя подруга? Ты хочешь ей помочь?
Кивнула, как смогла – получилась судорожная конвульсия.
– Тогда рассказывай.
– Ее… все…из-за вас… все.
– Очень внятно, – оценил.
Лала зажмурилась и опять глаза открыла – не исчез.
– Я сейчас закричу, – предупредила тихо. Эберхайм опять обратил на нее взгляд своих темных глаз.
– Кричи. Тогда Эйорике уже никто не поможет. Ты сама это знаешь.
– Ах, вы помогаете? – Лалу подняло возмущение, и страх куда делся. – Вы ее убить хотели!
– Я? – уточнил.
– Вы! – выплюнула в лицо. Ненависть оглушала и ослепляла, накрыла как волна и Лала не думая, что делает, заорала во все горло и начала колотить по плечу мужчины, метясь в лицо, но не дотягиваясь.
Эберхайм отодвигался, выставил ладонь, еще надеясь образумить буйную, но понял, что бесполезно. Скривился, качнув головой:
– Глупая…
И прыгнул в окно, услышав, что кто-то начал ломиться в двери.
Лала в один прыжок достигла окна и свесилась вниз, глядя, как к камнем летит черная фигура, уменьшаясь и вот почти у земли на взлет пошел ворон. Каркнул почти в лицо девушке не столько грозно, сколько упрекая и возмущаясь, и скрылся меж верхушек деревьев.
Самер, услышав крик Лалы, вломился в комнату и перехватил Самхарт у окна, перепугавшись, что та орет, потому что падает.
– Какого тебя к окну понесло!! – заорал ей в лицо и стих, получив шлепок по щеке.
Отодвинул ее, выругавшись и, вылетел из комнаты, бухнув дверью. От шума Эрику забило в судорогах.
Эрлан жал снопы на автомате, не понимая. В ушах стояли слова Лалы и внутри как струну натянули, а сердце в тиски зажали.
И вот не выдержал, сел на корточки, руки опустив – перед глазами мертвая Эрика в зале скорби. И тошно так сделалось, что хоть головой с кручи.
Развернулся, рубаху с травы на ходу поднял и двинулся в город.
Лири еще под ясенем понял, что тем дело и кончится, потому наготове был – ни на шаг не отстал от светлого.
На лестнице в башни Лой Самер толкнул, пролетая. Тот перехватил – раздражен был и без подобного пренебрежения, потому и не сдержался:
