не испытывал, да и говорить умел мужик нормально, не то что его напарник. В общем – свой, а со своими он не лютует.
– Я здесь подожду, – сложил руки на груди и подпер спиной стену напротив комнаты.
Эра проснулась от грохота падения, приподнимаясь, с удивлением уставилась на стража, лежащего на полу и усыпанного сеном.
Майльфольм хмуро глянул на нее снизу вверх.
– Здравствуй, светлая, – буркнул, поднимаясь.
– Эээ… Каким ветром?
– Буйным, – сгреб охапку с пола и кинул на стол. – Это от него.
– От ветра?
Май глянул на нее: в дурочку не играй.
– Просил твою руку.
– А! Вейнер. Понятно.
– Мне непонятно, чего не ногу или ухо, – пошел к дверям, ворча.
Эя улыбнулась.
– Стой. А ты сам как здесь оказался? В стражах опять?
– Ты против? – обернулся.
– Нет.
Мужчина кивнул: ну, хоть на том спасибо.
– Буйному, что-нибудь передать?
– Скажи, что конечности заняты, – улыбнулась и легла – спать хотелось. И надеялась – проснется и будет совершенно здорова, и разберется.
Май кивнул и вышел.
И тут же Вейнер упер в него тяжелый взгляд:
– Что сказала?
– Что конечности заняты, – сообщил холодно.
Шах выпрямился, отлипая от стены, постоял с постным лицом и ушел.
– Весело у вас, – протянул Майльфольм. Кейлиф смотрел, как изначальный спускается вниз по лестнице и ответил:
– Обхохочешься. Что ни день – то подарок. Этот еще придет, помяни мое слово.
Глава 51
Эрлан ушел на корд, где тренировались мужчины. Привычным движением выхватил сразу два меча со стойки, крутанул в одной руке один, потом другой – второй, затем оба.
Злость и тревога требовали выхода. Глядя в глаза Майльфольма, он понял, что действительно готов его убить. Хоть его, если пока не получается дотянуться до Эберхайма.
Он рубился с двух рук, и хоть тренировочные клинки не были смертельно опасны, травмы наносили неслабые, и светлые как-то быстро потеряли желание вставать в пару с Лой. И тот кивнул стражу. Лири вздохнул, взял мечи и вспомнил про свою настойку, специально для того чтобы ненависть в изначальном гасить. А то, как за край плескать начнет, всей округе худо станет.
Но до того, как напоить, пришлось на себе его ярость испытывать.
Эхинох сидел на валуне, грыз корень сольвы и не спускал глаз с Эрлана. Фон от него шел такой, что сшибало – фон бешенства, безысходности. И дрался как зверь, которому глаза кровь застила. А за спинами тенями убитые – шлейфом, и тайна ярким пятном над головой.
Не прост изначальный, и не тем что убивал – тем что прячет от всех.
Эрлан отправил Лири в полет, ударив в лицо рукоятью и, только тогда протрезвел, сообразил что озверел. Руку подал стражу, помог подняться.
– Извини, – бросил. Мечи в полосу рыхлой земли воткнул и сел рядом на валун в тень елей, чтобы его меньше видели и ему глаза не мозолили.
Лири сплюнул кровь и, отдышавшись, попросил светлого никуда не уходить, а сам бегом, насколько раны после тренировки с хозяином позволяли, двинулся в их комнату за своим зельем. Приметил уже, как на Лой советник смотрит. Смекнул, что добром может не кончиться.
Эрлан так и остался сидеть, руки на коленях сложил и смотрел перед собой.
Ему виделась Эя, ее приоткрытые сладкие губы, шея, плечи, холмики грудей, живот, и желание как лавина накрывало. Руки, словно это было минуту назад, ощущали ее нежную кожу, плавные изгибы тела, трепет.
Сколько он с ней не был? Кажется год, а то и десять.
И какая разница – Эберхайм она или Лайлох, если тоска без нее, пустота и чернота. Если ни спать, ни есть не может, если звереет.
Вот выбор! С одной стороны острота жизни, ясность цели и постоянная пытка от мысли кто она, что он ради нее себя переломил, с другой – он остался собой и родных не переступил – только смысл в этом, если ни их нет, ни его без нее?
Нет, не она – Эберхайм воду мутит. Что она сегодня говорила, откуда взяла, что он на красной стороне делал? Этан доложил. Все делает, чтобы ее у заклятого недруга отобрать. Да, Эя аргумент для любой стороны. Только ему она для одного нужна – чтобы видеть ее, прикасаться, знать, что жива и счастлива.
Эберхайм использует ее и убьет – для него закон – тьфу, и дочь – не дочь – ровно.
Инар тоже использует. Против Эберхайма и винить его в том Эрлан не может.
И местные изначальные тоже используют. Не верил он с самого начала, что ее за заявление из Морента изгонят, а сейчас, когда даже развенчанного стража приставили – тем более. Еще бы – она Лайлох.
А время поджимает. Эта глупая Самхарт уже раз влезла, теперь второй постаралась. Он время тянул, а она точку поставила, и осталось на размышления всего ничего. Только что так, что этак в огне гореть – с ней от позора, без нее – от тоски.
С одной стороны – закон, честь родовая и слово данное погибшим, память о них. С другой – Эя, как пешка, без защиты. Наивная она, хрупкая душой, доверчивая. В былые времена за Лайлох особый присмотр требовался, а что о нынешних говорить? Любовь вообще штука редкая и хрупкая – не каждому достается и не каждый сохранить может. Это ненависть проста, и разрастается мигом, корни пускает душу коверкая. А любовь лелеять надо, иначе погибнет.
Эрлан закрыл глаза, делая вид, что потирает лоб, а когда открыл, увидел перед собой заветную фляжку Лири. И даже спрашивать не стал – знал, что за зелье в ней. Ядреное, горькое, но ярость усмиряющее.
Глотнул без лишних слов. Поморщился и опять глоток сделал.
'Не надолго хватит', – отдал стражу не глядя.
– Знаю, – вздохнул. Помолчал и чуть придвинулся, заговорил тихо. – Прости, светлый, не мое дело, знаю. Но вижу, как маешься и, сил нет смотреть. А что тут метаться? Свиты вы, это не перерубить. Ее предки ведут, да куда ни тебе, ни ей неведомо. Только с тобой идти ей, это ж давно ясно. Кто знает, может это шанс примириться вовсе.
Эрлан уставился на него через плечо: ты что несешь?
– Ну, – склонил голову страж и стал торопливо закрывать фляжку. – Дела давние больные, что говорить. Только всему конец наступает рано или поздно. Может не в том задумка предков как Инару Этана убить и наоборот, а чтоб примирить и тем конец потоку крови положить. Оно понятно – трудно, но… С Эйорикой, да, борьба будет серьезная, но жизнь. А без нее все едино не сможешь – уже вон, лютуешь.
Эрлан отвернулся – нечего сказать. Придумал тоже страж – Инара и Этана примирить через детей! Да скорее небо с землей примирится, свет с тьмой, чем Лой с Эберхаймом.
Вейнер пришел к вечеру и под окна. Вычислил где они и совершил восхождение на скалистую площадку. Взглядом цветы поднял, и весь подоконник усыпал, а потом еще в воздухе бутонами буквы составил: я тебя люблю.
