Автобус останавливается сам. Он все понимает. И, с юношей на борту, летит на закат.
Юноша, в общем-то, устроен точно так же, как и все другие юноши его пола. То есть он, разумеется, влюблен. Только он не знает, как надо. Вот ему в принципе известно: девушки любят, когда им дарят кошачьи усы. Пошел он в магазин «Живые усы», купил ус кошачий, поставил в вазу с водой. «Завтра, — думает, — вручу ей и приглашу на свидание». А наутро просыпается, глядь: вместо кошачьего уса — крабовая палочка! Уж и крабы на нее с улицы слетелись, вьются вокруг, полосатые, бьются в стекло. Обманул торговец, подлец! Фальшивку продал. Надо было, прежде чем покупать, сертификат требовать. Но юноша не знает, как надо.
А без кошачьего уса юноша стесняется к девушке подойти. Ладно, какие проблемы? Надо пойти да купить новый кошачий ус, раз уж такое дело. Но денег у юноши больше нет! Зарабатывать надо. Но он не знает, как надо. Ну что ты возьмешь с такого дурня?
Сел в автобус, едет. Слева — человек с фабрики зеленых военных слов. Сзади — скоро одна художница место займет. Впереди — солнечный круг. Автобус несется на закат.
Шар горячей звезды все ближе, и все жарче становится воздух. Автобус въезжает в маленький южный городок. Городок хоть и маленький, да удаленький! Шутка ли, здесь находится старейший университет страны. А в том университете есть знаменитая кафедра алхимии. Именно ее профессора открыли способ, как грязную слякоть проселочной дороги превращать путем изменения молекулярного строения в гладкий асфальт. Так что плохая глинистая дорога на въезде в этот городок заканчивается, и начинается хорошая, асфальтовая. Быстро проносится автобус по удобным ласковым улицам городка. Но притормаживает, останавливается.
Художница стоит на остановке. На плече подрамник, в руке кисть в краске, в краске кисть руки, в голове этюды. Автобус улыбается и впускает ее.
Сегодня художница нарисовала one-way-черепаху. А худсовет работу не принял. «Во-первых, — говорят, — почему у животного один глаз больше другого? Во-вторых, у вас нет никакого уважения к законам композиции! А главное: почему черепаха ползет в одну сторону?!» «А это one-way-черепаха», — отвечает художница «Ну уж нет, нашим радиослушателям нужны более оптимистичные изображения! — говорит худсовет. — А этак мы всех рекламодателей распугаем».
Художница устраивается на заднем сиденье. Солнечный круг уже пылает во все лобовое стекло. Из- за пазухи высовывает голову черепаха и тем глазом, что побольше, смотрит не мигая на солнце. Она one- way, так что ее вполне устраивает то, что автобус все время едет на закат.
Городок укатил назад. За окнами пальмы. Температура растет. Стрелы солнечных лучей свистят то слева, то справа. А под колесами плавится солнечная река. Автобус плывет по ней. Плывет баттерфляем, то есть бабочкой. Стремится, как бабочка, на свет. Водитель нажимает на гудок, и автобус поет.
За много километров оттуда скучает в старой крепости Царь-зеркало, которое не отражает. Оно бы отражало, да некого! Люди тут вокруг исключительно такие, которые в зеркалах не отражаются. Спит зеркало. А на его верхней кромке сидит новостной дятел и долбит свою скучную песенку: «…хозяева поля забыли в воротах противника четыре мяча, а гости забыли только один. Таким образом, матч закончился со счетом один — четыре в пользу гостей…»
И вдруг слышится в ночи издалека-издалека песня автобуса, едущего к солнцу. Просыпается зеркало. Открывает сначала один глаз, потом второй. Потом третий. Приподнимается на цыпочках, выглядывает за край зубчатой крепостной стены. И видит там, вдали, огромный красный солнечный шар. Вот это красота! И размер подходящий.
Всем своим круглым телом Царь-зеркало отражает огонь солнечного шара! И летят во все стороны, бьют фонтанами потоки света, в которых купаются солнечные зайцы, лисы и тигры. Летят над лесом зданий, над паутиной дорог, над волнами пшеничных полей, над красными ранами земляничных полян. Летят в пространстве, летят и во времени, в каждый день стараясь засунуть свои любопытные носы.
Помнишь, как в конце августа в закатных лучах алели окна в доме напротив, а среди них и то, на которое ты постоянно смотрел? Помнишь, как просыпалась музыка?
А помнишь февраль, старый парк, грязный черный снег, вязы со скрюченными ветками и корой, черствой, как твоя усталость? И над всем этим в небе — солнечные отблески! Помнишь, как просыпалась радость?
И даже там, помнишь, в полусне-полувремени, между миром и немиром, когда ты был свой среди теней, чужой среди отражений… Даже там и тогда ты учуял запах солнца и вышел на след и понял, что выберешься. Помнишь, как просыпалась надежда?
Автобус продолжает ехать на закат. Человек с фабрики паролей, юноша, который не знает, как надо, художница со своей черепахой и все прочие пассажиры прикрывают глаза руками, щурятся, смотрят на вырастающий впереди огненный шар. Жара. Все термометры давно уже бежали из автобуса. Пальмы за окнами закончились. Вокруг лишь песок да кактусы.
Куда мы едем? Зачем нам туда? Что готовит нам этот солнечный круг, небо вокруг? Почему мы всё бросили? И почему, черт возьми, мы ничуть не жалеем об этом?
Водитель, ты, наверно, знаешь? Ведь ты давно уже едешь! Так давно, что можешь смотреть на солнце, не щурясь и не прикрываясь рукой. Скажи нам что-нибудь, водитель!
И водитель говорит. Он берет в руку микрофон, нажимает кнопку на приборной панели и говорит: «Уважаемые пассажиры! До конечной остановки „Солнце“ осталось совсем немного. Но прежде, если вы не возражаете, мы с вами, буквально на пять минут, заедем в небольшой магазинчик восточных сладостей, где вы сможете немного потанцевать».
Макс Фрай
ЖД-До
«Вокзал, к пешеходному мосту», — говорю я таксисту, потому что знаю: мой поезд всегда останавливается на пятой платформе, выход только через пешеходный мост, лестница упирается прямо в пограничную будку, это же главное хобби двуногих бескрылых — проверять друг у дружки документы, поэтому государственных границ все больше, чуть ли не каждый день что-нибудь новенькое, это вообще удивительно, что из подъезда на улицу можно выйти просто так, ни единой бумажки никому не показав, счастье, натурально.
Но я не об этом, конечно. Я говорю таксисту: «Вокзал, пешеходный мост», а он отвечает: «Лучше я вас к центральному входу подвезу, так будет удобнее», и я от удивления соглашаюсь, не переспрашиваю ехидно, кому именно это будет удобнее, а говорю: «Ладно, поехали», и мы едем. От нечего делать разглядываю приборы: спидометр, тахометр, счетчик, отмеряющий число монет, с которыми мне предстоит расстаться, одной-двумя дело уж точно не обойдется — три, четыре, пять, и это далеко не конец пути.
Мы останавливаемся на перекрестке с главной дорогой, ждем, очень долго ждем, это противный перекресток, большой поток машин, а светофора нет, поэтому я всегда езжу по параллельной улице, на том перекрестке светофор есть и работает исправно, странно, что таксист не свернул пораньше, впрочем, его проблемы, он же за рулем, а мне какое дело. Мы все еще стоим, как распоследние болваны, поэтому я перевожу взгляд со счетчика на часы, я пока не опаздываю, но почему бы не поглядеть на часы, если уж они тут есть, а разглядывать спидометр мне надоело. Пятнадцать часов двадцать минут восемь секунд. Ладно, хорошо, время у меня действительно есть, можно не дергаться. Пятнадцать часов двадцать минут семь секунд. Пятнадцать часов двадцать минут шесть секунд. Сколько-сколько?! Нет, погодите, сколько там секунд? Пятнадцать часов двадцать минут одна секунда. Пятнадцать часов девятнадцать минут пятьдесят девять, нет, уже пятьдесят восемь секунд, так-то.
Часы в салоне машины идут назад.
