и девушка оборачивается, досадуя на собственную неловкость. Беренгарий глядит как завороженный на овал девичьего лица, на светлые нахмуренные брови, на то, как пальцы в перчатке распутывают петлистую бахрому, обмотавшуюся вокруг чьей-то дверной ручки. Он определенно не встречал ее здесь раньше. Наконец девушка освобождается, плотнее закутывается в шаль и ускользает от студента в тот момент, когда он уже готов броситься к ней и заговорить о чем угодно, лишь бы услышать голос незнакомки. Отчего-то Беренгарий уверен, что голос ее подобен серебристой виолончели. Студент допивает кофий, расплачивается и выходит на пустынную улицу в зябкий сумрак. Бирюзовая шаль с рыбками странно тревожит его, как будто напоминая нечто важное, но погребенное под слоем рутины. Дома он переодевается и прилежно садится работать. Через полторы недели должен быть готов очередной пикантный опус господина Вальтера М.; издатель уже, должно быть, надлежащим образом надписал квитанцию, и было бы невежливо заставлять его ждать.
Ночью Беренгарий видит, как девушка в бирюзовой шали идет по улице, робко оглядываясь по сторонам. Он выбегает из кофейни, отчего-то бежать ему очень легко, и без стеснения, самым корректным образом предлагает свои услуги. Их разговор льется легко и свободно, девушка мило улыбается, улица почему-то ему незнакома, но это не заботит Беренгарий. Ее зовут Лоралин, она останавливается и поправляет выбившийся из-под шляпки светлый локон, кокетливо смотрит куда-то в сторону. В следующий момент студент с радостным удивлением понимает, что обнимает девушку и через секунду прильнет губами к нежной, бледно-золотистой щеке. Ночной Беренгарий совершает то, на что никогда бы не осмелился Беренгарий дневной. Лоралин ахает, тонкий кашемир соскальзывает с девичьих плеч и плещется по ветру, рыбки извиваются, посверкивая искусно вышитой чешуей, шаль падает на мостовую, Беренгарий поспешно подхватывает ее… Внезапно все вокруг наполняется звучанием, звуки льются из ниоткуда: виолончель, детские голоса, отдаленный хор, колокола, — грудь Беренгария стесняется, ему хочется разрыдаться от невыносимой красоты, он готов сей же час покинуть все, чем был до того, и отправиться за музыкой куда глаза глядят, а незримые струящиеся голоса обещают ему счастье, грядущую любовь и обретение небывалого. Но где-то на самом дне блаженства глубоко и горько отдаются в груди мерные удары подводного колокола.
Беренгарий просыпается в смутной тревоге и долго не может понять, где и зачем он находится. Только что рассвело, город еле виден сквозь сырой туман, часы на торговой площади пробили шесть. Утро хотя и раннее, но лениться негоже, а коли дать себя уговорить, можно проспать весь день и не заметить. Беренгарий через силу умывается и зябко кутается в кофту, с отвращением дописывая скабрезную историю для господина в шляпе. Про задание от редактора Фогеля он подумает не сейчас, потом, в конце концов, сегодня суббота, отдавать книжный обзор надобно лишь через четыре дня.
Он старательно и прилежно описывает соблазнительные прелести красотки героини, и вдруг в голову ему случайно приходит странный поворот сюжета, и неожиданно работа увлекает Беренгария. В голове его словно проясняется серый туман; прежде неосознанные, недодуманные идеи вдруг обретают глубину и четкость. Плевать он готов на листочек с планом и основными требованиями, который лежал в конвертике вместе с гонораром за прошлую повесть. Мало ли что навыдумывал солидный господин в круглой шляпе — все пойдет не так, все сложится по-другому, это будет превосходная повесть! Если им так нужна сцена в борделе — что ж, будет. Но нет, не с героиней. Он и без дурацких подсказок от торговца грязными книжонками прекрасно знает, как должен развиваться сюжет. Слова будто сами приходят и строятся в ряды, теснятся, напирают, одна метафора рождает другую, та раскрывается, как белая лилия на черной глади озера, Беренгарий понимает, что должен прямо сейчас переписать весь пошлый несносный лепет, что нес раньше. Хотя он привык относиться к Вальтеру М. и его писанине чуточку презрительно, всего лишь как к источнику дохода, и притом неблагоуханному, сейчас он готов убить любого, кто оторвет его от стола. Героиня будет зваться Лаурой и носить белое платье и бирюзовую шаль. В угоду господину в круглой шляпе она будет актеркой, певичкой, но не блудницей, о нет! Напротив, донельзя желанная всеми, Лаура останется чиста и недоступна для грязных рук и грязных слов. Беренгарий работает как одержимый, забыв о завтраке, потом об обеде, в ушах у него звенит, он едва успевает окунать перо в чернильницу. День в разгаре, за окнами шумит рынок, часы на городских башнях исправно перезваниваются, кричат какие-то дети, с грохотом проезжает что-то тяжелое — Беренгарий не слышит, он забыл обо всем, кроме голоса, подобного серебристой виолончели, и, заслышав этот невыносимый и обожаемый голос, переполненный зал императорского театра смолкает и боится обронить хоть каплю божественного наслаждения. Постепенно на улице смеркается. Когда в глазах начинает ломить и буквы сливаются в трудноразличимые полоски, Беренгарий встает из-за стола и понимает, что за сегодня сделал столько, сколько никогда прежде. Он смотрит на рукопись, которую завтра закончит и перебелит, а вечером в понедельник отдаст, и внезапно чувствует себя богаче легендарного царя Бальтазара. Он решает вознаградить себя хотя бы приличным ужином, надевает шляпу и спускается в человеческий мир. Ноги у него затекли, в голове шумит, изнутри студент опустошен и выпотрошен, но зато он почти счастлив. Он идет, а внутри него печальный серебристый голос поет о любви, и театр вот-вот готов взорваться неудержимой и ревнивой овацией, и только он, Беренгарий, знает, что ждет красавицу Лауру вечером, в ее одинокой комнате, заваленной розами после оглушительного триумфа. На улице холодно, пустынно и промозгло.
У стены сидит все та же зябкая скорченная фигурка. Цветочница, старая карлица в полосатом грязно-коричневом тряпье, безнадежно протягивает в пустоту пожухлые бурые астрочки. Беренгария охватывает мгновенное сострадание, он берет букетик — жесткие, почти одеревеневшие стебли холодны и мокры, сует руку в карман, чтобы нашарить какую-то мелочь, и уже готовится щедро сказать: «Не надо сдачи, милая»… и видит, как вдали ветер всплеснул бирюзовую шаль, — это Она, Лаура-Лоралин, сворачивает на соседнюю узенькую улочку, чтобы затеряться навсегда. Проклятая монетка, должно быть, завалилась куда-то, никак ее не нащупать. Времени терять нельзя. Чуть покраснев, Беренгарий сует торговке ее уродливые растеньица, бормочет: «В другой раз, любезная» — и готов бежать сломя голову туда, где мелькнул в сумерках клочок чистого июльского неба, окаймленный бахромой. Не тут-то было. Ссохшаяся, как корешок, лапка с неожиданной силой вцепляется в него, ухватившись за полу его сюртука, и старуха угрожающе скрипит: «Эээ, сударик, не пойдет так. Платить, платить извольте!» Беренгарий в ужасе и омерзении старается стряхнуть ее цепкие паучьи пальцы, и внезапно его охватывает почти ужас: откуда в этом тщедушном тельце столько силы и ярости? В какой-то момент он уже не понимает — старуха ли перед ним, да и человек ли. Редкие прохожие на той стороне улицы останавливаются, оборачиваются на злобный вопль старухи. Где же, где чертова монета? Зачем он вообще остановился около этого страшилища!? Старуха-цветочница, видя, как он судорожно и мучительно шарит по карманам, готовится обрушить на него тысячу проклятий, но Беренгарий уже нащупывает кошелек, выхватывает монетку, швыряет ее гадкой карлице и, выронив измятый букетик, бросается туда, где призывно мелькнула бирюзовая шаль. «Цветочки-то ваши, цветочки возьмите, господин хороший», — подобострастно лебезит старуха, глядя ему вслед влюбленными глазами.
Конечно, никого там уже нет. Бог знает, куда ускользнула она, может быть, села в серебряную карету, может быть, растаяла в сумерках. Беренгарий готов заплакать. Еще одно разочарование постигает его чуть позже, когда он обнаруживает, что вместо мелкой монетки к старухе в передник улетел целый риксдалер. Беренгарий уж хотел броситься к ней и потребовать вернуть неправедную добычу, но цветочницы и след простыл. Да и глупо как-то, все так глупо. Денег остается в обрез. Но ничего, скоро уже встреча с превосходным господином, любителем жовиальной словесности, да в среду будет аккуратно выплачено жалованье за уроки.
В воскресенье, встречаясь с господином и передавая ему мелко и аккуратно исписанную тетрадку, Беренгарий радуется вдвойне. Безденежье извело его ужасно, к тому же подоспел срок платить за жилье. Но даже больше, чем приятное ожидание денег, восхищает Беренгария тот взгляд, которым одарит его издатель. Возможно, ему даже поднимут гонорар. А может быть, чем черт не шутит, он издаст повесть уже под своим именем, она хороша, он и сам это знает, несмотря на всю застенчивость, свойственную писателям. «О! Недурно, недурно, — кивает господин, — да вы даром времени не теряли, юноша, ну-ка дайте полюбопытствовать, чем нас одарило бойкое перо Вальтера?» Беренгарий скромно, но с удовольствием глотает горячий кофе, пока издатель углубляется в текст. «Да вы что, любезный, с ума сошли? — вдруг слышит он. — Вы что мне тут наваляли? Мы что, по-вашему, для приходской школы книжки
